Да, вот что значит старость. Разве Асандр думал о смерти, когда ему было тридцать лет? Тогда боспорянину и в голову не приходило, что он когда-нибудь умрет. Умереть мог любой другой человек, но только не Асандр.
Теперь старик с острой тоской вспоминал о юности, ушедшей безвозвратно. Жить! Все его существо упрямо сопротивлялось жуткой напасти, называемой смертью. Даже сейчас он не хотел верить, что уйдет в черную тьму, как все — как бесконечные вереницы людей до него.
Но холодный разум говорил: рано или поздно, хочешь не хочешь, придется покориться неизбежной участи. Эта мысль довела старика до бешенства… Он стиснул кулак и, рыча сквозь зубы, с горечью отчаяния потряс им над головой.
Асандр на миг представил себя трупом, вытянувшимся в каменном саркофаге… Нет! Пусть вечная боль в костях, пусть зловонная отрыжка — это все-таки жизнь.
Надо встать. Старик мог бы позвать рабов. Но, разъяренный слабостью, охватившей мышцы, а также для того, чтобы доказать себе, что он еще не совсем утратил былую силу, грек решил подняться без чьей-либо помощи.
Он весь напрягся, закряхтел и сбросил пушистые меха, доставленные от тиссагетов, с Рифейских гор[2]. Потом, стиснув дуплистые зубы, оставил постель, пинком отшвырнув соболей в сторону. Зашлепал босыми ногами по циновке, прикрывающей каменную мозаику пола, взял со стола круглое серебряное зеркало с подставкой в виде обнаженной женщины, с тревогой поднес к лицу.
Лицо Асандра.
Когда-то оно отличалось завидно гладкой, на редкость чистой кожей. Прямой нос, приятно очерченный рот, твердый раздвоенный подбородок и проникновенный взгляд боспорянина не давали пантикапейским девушкам спать.
Теперь это лицо обрюзгло, покрылось бугорками неистребимых гноящихся прыщей. Нос вздулся. Губы утратили прежнюю упругость, сморщились и беспомощно отвисли. Волосы — раньше черные до блеска, густые и вьющиеся, как мех ягненка, — побелели, сникли, упали на лоб клочьями жидкого дыма.
«Старость должна быть опрятной, привлекательной, и у людей принято ее почитать, — подумал боспорянин. — Но кто не отвернется с брезгливостью при виде меня? Любой мальчишка поймет, что над этой вот гнусной образиной Вакх, бог вина, и Скитал, бес распутства, потрудились куда больше, чем владыка времени Кронос…»
Вывернутые колени старика затряслись. Закружилась голова. Боспорянин схватил иссохшей рукой колотушку, ударил ею по медному диску гонга и повалился на ложе. Вбежала толпа домашних рабов и телохранителей, дожидавшихся за дверью, когда хозяин потребует их к себе.
