Чашка тряслась у Тукарама в руках. Ярость и презрение охватили Гьяна, когда он посмотрел на него.
— Что они сделали с тобой? — спросил он, едва только Аджи ушла в кухню.
Тукарам лишь глядел во все глаза на хозяина, ничего не отвечая.
— Лед? Они посадили тебя на глыбу льда?
Тукарам отрицательно мотнул головой. Слезы мелькнули у него в глазах и покатились по щекам.
— Нет, они засунули ледяную палку мне в… О, этого мучения я не мог вынести.
— Еще что?
— Они… они принесли толченый перец и… О, не спрашивай меня, чхота-баба, что они сделали. Это так неприлично, так стыдно.
— Ладно, рассказывай дальше!
— Больно, ох, как мне было больно. Они били меня веревкой по пяткам, каждый удар пронзал все мое тело до самой шеи.
— Но почему же ты не кричал, дурак?! Заорал бы во всю мочь, чтобы каждый прохожий тебя услышал!
— Заорал бы! Чтобы я не кричал, они пихнули полицейский башмак мне в глотку. Больно и стыдно. Стыд хуже, но перенести боль я не смог. Лучше бы мне умереть. Теперь мне придется уйти. Оставаться у вас в доме после того, что случилось? И в деревне тоже….
Черная ярость ослепила Гьяна. Он едва сдерживался, чтобы не броситься с кулаками на бедного, едва дышавшего старика.
— И ты сказал то, что они хотели, — изменил показания?
Тукарам низко наклонил голову. Плечи его тряслись от неудержимых рыданий.
— Говори, Тукарам. Говори правду!
Тукарам молча подполз к нему.
— Прости меня, чхота-баба, прости меня. Я уже старик, но я никогда еще не валялся ни у кого в ногах. Теперь я молю тебя — прости! Я ел ваш хлеб, но я предал хозяина. Не мог вынести. Это слишком много — позор и боль.
Гьян отпихнул босой ногой жалкого, рыдающего человека.
— Это все, что я хотел знать. Можешь убираться. И чтобы ноги твоей больше не было в доме.
Старик ошеломленно посмотрел на хозяина, еще не до конца понимая, и тихо заплакал. Юноша ответил ему безжалостным взглядом. Со двора донесся слабый звон медных колокольчиков. Тукарам встал было на ноги, но со стоном снова сел.
— Мне некуда идти. Куда я денусь?
— В нашем доме для тебя больше нет места.
Тукарам утер слезы рукавом рубахи, прислушался к звону колокольчиков. Потом он поднялся, держась за стену.
— Пора поить Раджу и Сарью, — пробормотал он.
— Нет, ты больше не будешь поить волов, — твердо сказал Гьян. — Я прошу тебя об одном — уходи.
Старый слуга бросил на него долгий, умоляющий взгляд, как загнанный зверь На охотника. Прижимаясь к стене, он сделал один шаг, потом другой. Лицо его было искажено болью и ужасом. Молодой хозяин смотрел ему вслед до тех пор, пока он вышел из дома и пропал из виду.
