«…Ненасилие смелых, — напомнил он себе, — рожденное мужеством, а не малодушием».
Однако он и не ощущал в себе мужества.
— Давай оба уйдем! — выпалил он почти невольно. — Пожалуйста, ну, пожалуйста, давай уйдем.
— О, не болтай глупостей, — спокойно отвечал Хари. — Я не хочу втягивать тебя в это дело. Стой себе и молчи, предоставь все мне. Не видишь, как он перепугался? Теперь нельзя отступать. Что мы, беззащитные женщины, что ли? Пусть он попробует прогнать нас с нашей земли!
С этими словами Хари пошел дальше и стал подниматься по склону к хижине, где поджидал его противник со сверкающим топором в руках. Гьян хотел было кинуться за ним и вместе с братом встретить опасность, но его ноги словно приросли к земле. Он не мог даже пошевелиться.
— Запрещаю тебе подходить ближе! — рычал Вишнудатт. — Предупреждаю! Ни с места! — Теперь в его голосе слышался скорее страх, чем бахвальство. Да и хриплое рычание больше походило на писк…
Хари шел вперед бесстрашно, решительно, легко и свободно, словно радовался предстоящей развязке, окончанию долгой борьбы. Уверенность против похвальбы, добро против зла!
Когда он был всего в нескольких шагах, Вишнудатт внезапно повернулся, вбежал в хижину и захлопнул за собой дверь. Но Хари метнулся за ним и стал нажимать на дверь плечом. Она долго не поддавалась, раздавался только глухой стук. Вдруг она распахнулась, и Хари ворвался внутрь.
Все, кто следил за этой сценой, услышали голос Вишнудатта, осыпавшего Хари проклятьями:
— Ты, дьявольское отродье! Попробуй только…
Потом послышался резкий, немного скрипучий звук, что-то хрястнуло, как будто топор вонзился в мягкую древесину…
Гьян шатался от слабости, страх расползался по всему телу, давил его, душил, ослеплял. Колени тряслись.
Вокруг него раздавался теперь тяжелый топот ног по пыльной земле, а где-то вдалеке — звон колокольчиков Раджи и Сарьи. Он очнулся и тоже побежал, моля: «О боже милосердный, не допусти этого, умоляю тебя, о Шива, владыка вселенной!»
Молитва его запоздала. Это произошло… Хари лежал лицом вниз у самой двери, закрыв руками голову. Из зияющей глубокой раны на его лопатке кровь не сочилась. Она уже вытекла.
Больше в хижине никого не оказалось. Задняя дверь была распахнута.
Красные и синие треугольники
Завеса смерти опустилась над Малым домом, скрыв загоревшееся в нем пламя отмщения. Припасы, заготовленные для благодарственной пуджи в честь Шивы, были аккуратно сложены в молельне. Гьян мучился сознанием своей вины. «Трус! Трус!» — твердил он, бередя душевную рану. Быть может, самая обыкновенная трусость, а никакое не мужество, заставила его безоговорочно воспринять философию ненасилия? Быть может, это самое ненасилие было нужно ему лишь для того, чтобы оправдать ужас кролика, боящегося столкнуться с собакой?
