Ветер, и песок, и отблески умирающего солнца придавали особое значение его словам. Пророк предостерегал беспечное человечество: «Миллион погибнет! Миллион!»
В таком духе они рассуждают всегда. Но сегодня это звучало необычно. У Гьяна возникло необъяснимое чувство протеста, в нем поднималась волна ненависти к этому странному парню с бородой. Ненависти или страха? Он, казалось, воочию увидел лицо зла, услышал голос темной силы.
Гьян вздрогнул, пытаясь стряхнуть с себя гипнотические чары, исходившие от этого человека. Надо было вспомнить факты, опровергающие его ложные аргументы, и он сердился на себя, не находя убедительного ответа.
— Ты в самом деле серьезно веришь во все это? — спросил Деби-даял.
— Верю ли я в ненасилие? Всей душой! — твердо ответил Гьян. — Только Махатма приведет нас к свободе — по пути ненасилия, по пути ахимсы.
Сингх между тем все покачивал головой.
— Пустая трата времени, — пробормотал он, обращаясь к Деби-даялу. — Нам следовало бы знать. Эти ребята из колледжей куда легче присоединяются к Ганди, чем к нам. Он им понятнее и привлекательнее. Они прячут свою трусость за разговорами о ненасилии, а дальше не желают ступить ни шагу.
— Ахимса — благороднейшая из всех доктрин, — отрезал Гьян, словно ужаленный насмешками Сингха. — Нет на свете ничего более святого. Ни один человек не имеет права поднять руку на другого ни по какому поводу. Я сам никогда не сделаю этого. Ненасилие требует решимости. Оно не для слабых.
— О, — прервал его Босу, — вот и наши девушки!
Было приятно смотреть на них, когда они показались из-за изгиба реки, весело смеющиеся, не подозревавшие, что для мужчин пикник окончательно испорчен. Девушки принялись распаковывать и раскладывать на скатертях привезенные с собой свертки с кебабом, поджаренными хлебцами, соленьями, цыплятами. Босу разжег костер, чтобы сварить кофе.
В небе появилась луна, похожая на огромный бледный лимон. Деби-даял снова разлил пиво по стаканам. Толстушка тихонько запела, распространяя уже совсем иные чары. Мало-помалу и остальные начали мягко, в такт, прихлопывать в ладоши и присоединились к ее песне.
Поезд мчался мимо знакомых Гьяну холмов, задыхаясь на подъемах, лязгая и трясясь на поворотах. Ритм движения менялся. Сейчас будет свисток — поезд пересекал шоссе. До станции Пачвад оставалось не больше пяти миль.
Вот и свисток — две ноты хорошо знакомой музыки. Гьян берег последнюю сигарету. Теперь он вытащил ее и закурил, глубоко затягиваясь и наполняя легкие дымом, прежде чем выпустить его колечками на волю слабого бриза.
