Пронзительный луч фар неожиданно резанул по окнам. Сидевшие у стола женщины невольно зажмурились. Свет от подвешенной к потолку керосиновой лампы съёжился, будто застеснявшись. Широкий луч, ворвавшись в окно, глянул на висевшие на стене железные капканы, связки сыромятных ремней, на кучу оленьих шкур в углу и погас. Крепко спящих на лавке ребят он не коснулся, а если бы и коснулся, они бы всё равно не проснулись.
— Никак, вездеход? Никак, и его пурга прихватила?
Одна из женщин подошла к окну и стала всматриваться в густо опушённое лохматой изморозью стекло.
Хлопнула наружная дверь. Кто-то тяжело затопал в сенях.
— Час добрый, — сказал, входя в избу, дядя Вася. В голосе его чувствовалась усталость и озабоченность.
Он хотел что-то ещё добавить — должно быть, не очень весёлое, но вдруг, увидев спящих ребят, оживился.
— Это, случаем, не наши интернатские? — спросил он и замер, ожидая ответа.
— Ваши, ваши! — закивали женщины.
Дядя Вася кинулся к лавке:
— Да это же Саня, Санька Маймаго, озорник наш! И эти — наши!
— Это вот моя дочка, — показала на Тину её мама. — Сто шагов до своего дома не дошла, сил недостало.
— Знамо дело, пурга, — вздохнула хозяйка дома. — Ох, как намаялись они, бедняжки!
— Руки-ноги не поморозили?
— Миновало. Мы их порастёрли сальцем.
— Ну, и добро, — сказал дядя Вася. — Пойду порадую своих.
Через минуту все, кто был в машине, ввалились в избу. Им хотелось тут же растолкать ребят, чтобы вместе порадоваться тому, что они целы, дошли, одолели пургу. Но этого, конечно, никто делать не стал: понимали, как измучены ребята после непосильно трудной дороги, ведь у них были не богатырские, а всего лишь малышовые силы.
— Садитесь, — приглашали женщины, — вот, на шкуры, на табуретки.
Но никому не сиделось, все топтались на месте в этой ставшей вдруг тесной избе. Распахнули шубы, скинули шапки, отогреваясь. Пётр Николаевич устало присел на край лавки. Незаметно достал из коробочки таблетку и сунул под язык. Сердце долго ещё отдавало болью в лопатку, но он уже улыбался — какая гора свалилась с плеч! Проснись сейчас ребята, и те суровые, заранее приготовленные слова, которые он собирался им сказать, наверно, так и остались бы невысказанными.
— Надо ехать, — озабоченно сказала наконец Елизавета Прокопьевна, — как бы пурга-то пуще не разыгралась.
— А вы переждите, пока утихнет, — встрепенулись женщины, — места у нас всем хватит.
— Нет, дома нас ждут, — поднялся с лавки Пётр Николаевич. Он тяжело вздохнул: — Эти беглецы весь посёлок всполошили.
