Потому что Ворманн шел прямо на него. Капитан был уже сыт по горло общением с этим лощеным людоедом в форме, обсуждающим ликвидацию миллионов беззащитных людей так же спокойно, как, скажем, меню на ужин. Хотя Ворманн не сделал ни одного угрожающего жеста, Кэмпффер невольно отступил к дверям.
Капитан спокойно обошел его и распахнул дверь:
— Вон отсюда!
— Да как ты смеешь?
— Вон!
Довольно долго они смотрели друг на друга, и в какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпффер полезет в драку. Он знал, что майор находится в лучшей форме, да и физически сильней. Но только физически. Наконец Кэмпффер не выдержал и отвел глаза. Они оба хорошо знали, что собой представляет на самом деле штурмбаннфюрер СС Эрих Кэмпффер. Не говоря ни слова, эсэсовец схватил шинель и вылетел из комнаты. Ворманн спокойно закрыл за ним дверь.
Какое-то время капитан стоял неподвижно. Напрасно он позволил Кэмпфферу вывести себя из равновесия. Раньше он лучше владел собой. Он подошел к мольберту и уставился на холст. И чем дольше смотрел, тем больше нарисованная на стене тень приобретала сходство с повешенным. Это вызвало неприятное ощущение, да и огорчило. Ворманн хотел, чтобы центром картины была солнечная деревня, а теперь не видел ничего, кроме этой чертовой тени.
Оторвавшись от рисунка, Ворманн вернулся к столу и снова взял фотографию сына. Чем больше он встречал людей, подобных Кэмпфферу, тем больше переживал за Фрица. Он так не волновался за старшего, Курта, когда тот воевал во Франции, в прошлом году. Курту девятнадцать, он уже капрал. Взрослый мужчина.
Но Фриц… Что они сделали с Фрицем, эти чертовы нацисты! Мальчика каким-то образом завлекли в гитлерюгенд, и когда Ворманн последний раз приезжал в отпуск домой, то был неприятно поражен и расстроен, услышав из уст четырнадцатилетнего сына эту чушь о превосходстве арийской расы и о равенстве фюрера с Господом Богом. Нацисты украли у него сына, чтобы превратить его в змею, такую как Кэмпффер. И Ворманн ничего не мог сделать.
Так же как ничего не мог сделать и с самим Кэмпффером. Эсэсовец ему не подчинен, и, если решат расстрелять заложников, нет никакой возможности ему помешать, разве что арестовать. А этого Ворманн сделать как раз не мог. Кэмпффер прислан сюда по приказу Ставки. Его арест был бы открытым неподчинением, явным вызовом. Все прусское наследие Ворманна восставало при этой мысли. Армия — его жизнь, его дом… По крайней мере, была таковой на протяжении четверти века. И восставать против нее он не мог.
