Выступая ближе к концу войны в Доме офицеров в Москве, маршал Жуков сказал, что его уважение к немецкому генштабу впервые пошатнулось, когда он увидел военнопленных, взятых Красной Армией в ходе зимней кампании. «Солдаты и офицеры носили очень тесные сапоги. И конечно, у всех у них были обморожены ноги. Немцы не обратили внимания на тот факт, что с восемнадцатого столетия русские солдаты получали сапоги на один размер больше, чем нужно, что давало им возможность набивать их соломой, а в последнее время газетами, и благодаря этому избегать обморожений».
Русские действительно избегали обморожений. У немцев же зимой 1941–1942 гг. на передовой случаи обморожения ног достигали во многих дивизиях 40 процентов.
Но мороз выводил из строя не только конечности солдат. В двигателях замерзало масло. Отказывались стрелять карабины, автоматы и пулеметы. Танковые моторы не заводились. Надо ли удивляться, что при таком раскладе боевой группе Мантойфеля, несмотря на упорное сопротивление, не удалось удержать Яхромский плацдарм, когда на нее обрушились солдаты 28-й и 50-й бригад из состава советской 1-й ударной армии, облаченные в зимние шинели и валенки. Стволы русских автоматов выглядывали из меховых чехлов, а затворы пулеметов были смазаны зимним маслом. Ничто не мешало русским сражаться. Если надо, они могли часами лежать на снегу, скрытно подползать к немецким аванпостам и уничтожать их»[3].
Конечно же, русские вовсе не избегали обморожений. Вечная песня о мрачных гипербореях, которые в сугробе на брудершафт с белыми медведями водку пить привыкли, на Западе в ходу. Особенно она удобна, когда необходимо поражение объяснить.
Но, безусловно, зимой экипированы красноармейцы были лучше немцев. Непонятно, о каком выступлении Жукова в Доме офицеров в Москве идет речь, но все основания скорректировать мнение о немецком генералитете у него были.
Интересно, что именно говорили немецкие солдаты о тех, кто зимой 1941 года, в лютые морозы слал им не валенки и зимние шапки, не боеприпасы, а красное вино? В конце концов из той же Франции вместо вина можно было бы коньяку прислать. В этом был бы хоть какой-нибудь смысл. По крайней мере, солдаты вермахта могли бы ненадолго согреться.
А вместо этого шли в Германию жалостные письма. Например, уже в декабре 1941 г. рядовой А. Фольтгеймер в письме своей жене жаловался: «Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести… Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми — я погибаю, я умру, я это чувствую…»
