И жахнуло — долбануло — садануло враз, и обрел две отметины удалой командир. Первая в каске улеглась, которую пробила злая пуля, оставив огромную прореху. Спасло то, что по разгильдяйству не затянул ремешок, а так бы точно шейный позвонок пополам… Другая пуля попала лейтенанту в грудь, в то место, где он разместил магазины для автомата. Удивительно, что патроны не сдетонировали. Горло кольцом сдавило, дыхание остановилось, и пришла невыносимая боль. К счастью, жив остался и позже, после боя, голову перебинтовал, правда, синячище остался такой, что будь здоров… Что уберегло его тогда? Может, судьба, а может, Рустамходжа, в которого заложен отголосок уважаемого религиозного прошлого, почетный титул мусульманина — ходжа, родовое вельможество дедов Турсункуловых, репрессированных большевиками.
— Сидеть, куда тебя хрен несет! — Лейтенант запоздало сообразил, что Гулябзой ничегошеньки не поймет из его слов, и с силой надавив рукой на голову Саида, повторил: сидеть, не высовываться! Афганец был грузом литерным и ценным, его надо было старательно, всем скопом, беречь…
Видели, как колонна Шарипова змейкой вытягивалась по серпантину. Скорее бы. Трудно сказать, сколько пролежали, прижавшись к земле, может быть, всего несколько секунд, а показалось — вечность. И поднялись, когда «Шилка» подавила огрызающиеся огневые точки.
— Яша, — это уже адресовалось майору Семенову, — уводите своих за мной. — И, поднявшись в полный рост, чтобы его отовсюду видели солдаты, командир крикнул: — Мусольмооон, за мной!..
И пошли мальчишки, пошли в вопле, в страхе, сопли размазывали по детским щекам, орали и перли, плакали и страдали, не стыдясь своей слабости, которую скрывала ночь — спасибо ей, беззвездной в те минуты и глухо непроницаемой. Они шли и шли, поодиночке и все вместе, и стреляли, и палили, и гвоздили, и долбили, и садили, и лупили, и строчили… Мусульманин в мусульманина. Брат в брата по вере… Добро и зло сошлись, перехлестнулись, сшиблись в азиатской метели… Земля родная, ты перепутала чего-то, запутавшись в ту ночь в себе самой и в людях!..
Не было призывных воплей «ура!», но и языки не проглотили, безмолвствуя в преодолении себя; разное вырывалось из нутра, кто во что горазд. Надсаживались, взбадривая себя и товарища, — ор стоял, как у загонщиков во время облавы на хищного зверя. Зверя затравливая, сами зверели…
За ними — огольцами, ставшими враз мужчинами, шли, проклиная свой сегодняшний удел, офицеры — избранные избранники КГБ, палаческая аристократия двадцатого века.
