Когда мне было 30-40 лет, началась Революция, и я стал одним из тех немногих крестьян, кто присоединился к буржуа из Мальзие и открыто пошел против аристократов, церковников и интендантов короля. И тогда я готов был поклясться, что мы, крестьяне, страдали от хищников ничуть не меньше, чем от тех, кто претендовал на звание наших защитников и избавителей от бедствий. Я тогда с чистой совестью мог утверждать, что мы втайне были едины в борьбе с этим двойным злом, с этой двойной опасностью. Однако вполне возможно, что в те времена, когда Зверь свирепствовал в Жеводане, в среде местного крестьянства существовало подспудное брожение умов, незаметное постороннему глазу волнение. В качестве доказательства существования в те времена именно таких настроений я вижу то, что мы все ощущали и угадывали во всех этих кровавых преступлениях следы деяний не животного, а человека, причем явного извращенца. В нашем крае вдруг создалась атмосфера взаимного недоверия, недомолвок, умолчаний. Недаром же многие семьи скрывали, что кто-то из ее членов стал жертвой Зверя, ибо для них это стало не только несчастьем, но и позором. И действительно, в чудовище было одновременно и что-то дьявольское, и что-то человеческое, и что-то сверхъестественное, и что-то животное, а потому бытовало мнение, что в тех, кто стал его жертвами ми, ощущалось что-то низменное, гадкое и, соответственно, очень для Зверя притягательное.
Поучения, наподобие послания епископа Мандского, которые наши кюре без устали повторяли в своих проповедях, лишь укрепляли сей дикий предрассудок. Страх – плохой советчик, он заставляет человека подозревать в дурных намерениях всех и вся. А соблазн возможной наживы, то есть обещанная огромная награда, довершали дело. Надо признать, что и у нас, крестьян, имелись свои секреты, которые мы хранили не менее свято, чем аристократы и церковники хранили свои. Были у нас и тайные обиды, за которые мы мечтали отомстить, была и зависть. Мы были вроде бы едины, но в действительности были разделены, и каждый был только за себя. Мы не знали, кому верить.
В то время, насколько я помню, разговоров о колдунах и ведьмах не было, но думали о них люди постоянно. Все те, кто когда-либо в прошлом слыл обладателем дурного глаза или славился умением насылать порчу, теперь оказались окружены довольно грубой лестью и стеной невысказанных подозрений и страхов. Порой люди делали крюк чуть ли не в лье, чтобы только не встретиться с одним из отмеченных печатью дьявола, как у нас считали. Но если встречи избежать не удавалось, то все буквально расцветали улыбками и рассыпались в любезностях. Особенно славился в Жеводане своими колдунами и ведьмами приход Бессер. Поговаривали, что в Бессере когда-то давным-давно обитал сам Властитель Тьмы. С детских лет всякому было известно, что в Жаволе у дьявола имелся замок, невидимый и неприступный. Считалось, что глаза обычного человека могут различить лишь развалины древней крепости, зато колдуны якобы видели ее во всей красе и мощи. Некоторые ярые вольнодумцы из Мальзие утверждали, что в стародавние времена Жаволь был столицей Галлии и что там располагалось главное святилище друидов. Но так как в защиту сей легенды однажды возвысил свой голос господин де Гюмбера, то вера в нее поколебалась. Однако практически все обитатели Жеводана были уверены в том, что в Жаволе обитает злой дух, вездесущий, всевидящий и всеведущий. И этот злой дух обожает свежую человеческую плоть, нежную и мягкую, а потому ему нужны дети, девушки и женщины. Видимо, на время этот злой дух и воплотился в Зверя... Разумеется, горцы верили в то, что колдуны и ведьмы, как живые, так и умершие, выходившие из могил в Дарне и Бессере, собирались ежегодно 21 июня и 21 сентября на шабаш там, на поросших вереском склонах Трех Гор. Мы, крестьяне, которых жители долин называли не иначе как дикарями и деревенщиной, знали это твердо. Нашим деревенским кюре это тоже было известно... И горе тому, кого представители сил зла отметили особым знаком! Горе тем, против кого они ополчились!
