-- Вот птица перелетная к гнезду стремится, -- продолжал плотник, не слушая его, торопясь высказать внезапно возникшие мысли. -- А знаешь почему? Скажешь: скучает по родному месту... Оно верно, только ведь птица этого не понимает, ей хочется воды подледной напиться... Так и малый ребенок -- ты ему дай материнского молока хоть глоток, чтоб землю запомнил! А без этого нельзя ему в море идти...
Лязгнул иллюминатор, послышался крик ребенка. Из иллюминатора высунулась растрепанная голова:
-- Плотник! Опять заштормило, на десять баллов... Разреши кореша взять к себе в койку, а?
Плотник кивнул, разрешая. Он переложил в другую руку топор, беззвучно пошевелил губами, но, по-видимому, окончательно потеряв нить своих рассуждений, сконфуженно умолк.
Несколько дней назад у него во время преждевременных родов умерла жена, которая работала буфетчицей на судне, и ее похоронили на одном из безлюдных Шантарских островов. Плотник, в силу своей застарелой мужицкой враждебности к медицине, обострившейся со смертью любимой жены, не позволил отправить сына на материк санитарным вертолетом, а оставил его при себе -- кормил консервированным молоком, ухаживал за ним не хуже любой матери, и вся команда помогала ему -- все-таки развлечение среди однообразной морской жизни... Плотник сильно изменился за эти дни: стал менее замкнутым, говорил много и непонятно, на судне считали, что он немного тронулся умом. Промысел уже закончился, судно направлялось во Владивосток, а в этот портовый поселок они завернули, чтобы сдать на зверофермы нерпичье мясо. Думали управиться засветло, а тут вышла задержка -- обязали везти лошадей на материк...
-- Раньше коня лучше человека уважали, -- снова заговорил плотник. -- В солдаты -- на нем, в поле -- тоже, с невестой идешь -- он рядом, как привязанный... Все припоминаю, припоминаю: трава выше пояса, вся в ромашках... На Дусе сарафан красный -- умели тогда красивые платья шить... На коня ее посадил, ножками бока обхватила, боится...
-- Ты смотри, не помешайся с горя-то, -- вроде как предупредил его штурман. Он сунул в карман слипшиеся, в размытых фиолетовых чернилах накладные и посмотрел на мокнущих лошадей. "Охота ему волочиться за ерундой, -- подумал он о плотнике. -- Только ребенка застудит в эту собачью погоду! Одно слово -- "морские крестьяне": деревню бросили и к морю не привязались, мутят душу вольным людям!.." -- Ладно, иди, -- неожиданно для самого себя сказал он плотнику. -- Только чтоб на одной ноге -- туда и обратно... Понял?
