— Рассчитывать на мою признательность все-таки трудно, — с горечью сказал Филанджери.
— Ах, какая же я скотина!
— А теперь оставьте меня, прошу вас.
— Вы уедете?
— Что я буду делать, вас не касается.
— Правильно! Говорите со мной грубо! Я заслужил это. Не щадите меня, я вас умоляю.
Филанджери встал. Он протянул руку, снял с полки альбом с фотографиями произведений Бернини, которым страстно восхищался, почти машинально открыл его на странице с изображением великолепного «Экстаза св. Терезы», исполненного одновременно чувства мистической экзальтации и сладостной истомы. В юности он часто любовался этой скульптурой, когда во время острых душевных кризисов приходил в церковь Санта-Мария делла Виттория.
— Скажите, вы, как вы сами выражаетесь, «поддались искушению» из страха за себя? — спросил он, не поднимая головы и не отрывая взгляда от святой Терезы, от ангела со стрелой, от роскошных складок одежды.
— Я вас не понимаю, синьор Филанджери.
— Видите ли, если вы были в трудном положении, я могу себе представить, что появление полиции вас испугало.
— Нет, нет. У меня все в порядке.
— Они проверили ваши документы?
— Да, но если я и совершил нечто предосудительное с точки зрения нравственности, о чем без стыда не могу вспоминать, то это не дает повода к судебному преследованию.
— Возможно, вы надеялись угодить своим доносом властям, которые в прошлом снисходительно закрывали глаза на ваши неблаговидные поступки.
— Нет, синьор. Когда меня допрашивали, я отвечал сразу, вовсе не думая о себе лично. Это было сильнее меня!
Филанджери закрыл альбом и аккуратно поставил его обратно на полку. Удивление взяло верх над тревогой. Он подошел к Линаресу, по-прежнему сидевшему на краешке дивана, и спросил:
— Значит, я невольно дал вам повод подозревать меня?
— Нет.
— Тогда в чем же дело?
— Я вспомнил, что после отъезда синьоры Филанджери, когда в квартире, кроме вас, никого не было, как-то вечером я услышал голоса и потом заметил, что у вас вроде бы один и тот же собеседник.
— Вы подходили к самой решетке балкона?
— Да, я подходил к самой решетке, хотя было уже холодно. После смерти Розалии в квартире мне было… Едва начинало смеркаться, мне становилось не по себе, впрочем, это естественно.
Линарес жалобно вздохнул и поднялся, собираясь уходить.
— Подождите, — сказал Филанджери. — Значит, они вам не угрожали и не пытались соблазнить вас обещаниями?
— Если бы они мне угрожали, я бы ничего не сказал. Я человек боязливый и от страха немею. И о каких обещаниях вы говорите? Нет, нет, дело в том, что у меня просто сердце с гнильцой.
