Но Луиджи снова вернулся к затронутой теме.
— Воздушные налеты на Рим — это форменное безумие, — сказал он. — Кто может поручиться, к примеру, что купол святого Петра, шедевр Микеланджело, уцелеет при новых сотрясениях?
Куда он клонит, подумала Сандра. Она считала мужа человеком недалеким, который только в сфере цифр чувствует под собой твердую почву. Разве он не видит, что гостей все это вовсе не интересует? Но тут вмешался Сент-Роз.
— Я полагаю, — сказал он на своем несколько необычном итальянском языке, — что памятников и произведений искусства много и в Варшаве, и в Ленинграде, и в Лондоне, и даже в Белграде.
Луиджи, сидевший напряженно и прямо и еще более чем обычно напоминавший грифа — лысый череп на длинной шее, — не без горечи возразил:
— Я имею в виду Рим не только как самый прекрасный и самый крупный музей искусства и культуры человечества, но и как духовную столицу христианского мира. И этому городу наносится невиданное оскорбление.
Его остановил взгляд матери. Повернувшись к нему, она смотрела на него с ледяным презрением. Сандра вдруг поняла, что Луиджи страшно и что он пытается укрыться за этой наигранной горячностью, хотя он и был искренен и судьба его города была важна для него по тем самым причинам, которые он назвал.
— Синьор, — сказал Гельмут, держа одну руку в кармане, а другой подняв бокал, — разве само христианство не стало ныне тоже музейным экспонатом? Еще недавно, например, мы, немцы, подставляли левую щеку, когда нас били по правой. Но эти времена прошли безвозвратно.
— И тем не менее, — сказал Варнер-Вальтер, — синьор прав, осуждая союзников, которые, разрушив без всякого основания аббатство Монте-Кассино, теперь так же безжалостно разрушают прекраснейший в мире город.
Сент-Роз встрепенулся, хотел вмешаться, но промолчал. Однако Гельмут еще не покончил с Луиджи и атаковал его снова:
— Христианство, синьор, — религия расслабляющая и инфантильная, она годна лишь на то, чтобы утешать и успокаивать стариков. Через несколько лет она исчезнет, по крайней мере в Европе, уступив место доктрине молодой, динамичной, которая возбуждает энергию и смелость, а не зовет к глупой безропотности.
Эти два атлета в зловещих черных мундирах с изображением черепа и скрещенных берцовых костей, развязность их движений, отрывистый голос, сила, которая угадывалась в их руках и торсе, — все это напоминало о первобытной жестокости, не знающей моральной узды.
Но Луиджи покачал головой, давая понять, что не согласен с Гельмутом. Он был бледен, под глазами у него залегли коричневые круги. Что касается маркизы, которая до сих пор сидела в своем кресле неподвижно, как манекен, такая нелепая, с подведенными веками и набеленными щеками, то Сандра увидела, как она вдруг встала и хриплым голосом, будто у нее что-то застряло в горле, произнесла:
