матушка Хентьен внезапно выдала: "Как бы я хотела жить здесь, это мой идеал". Может, это было украшенное цветами окно, которое произвело на нее такое впечатление, может, не что иное, как просто свободное дыхание полной грудью, которое часто становится недоступным людям в преддверии неизвестного, или, может, запас ее плохого настроения элементарно иссяк, — короче говоря, мир стал светлее; восторженно глазели они теперь на все вокруг, поднялись даже к развалинам церкви, они даже не знали, зачем они им нужны были, потом заблаговременно поспешили к пристани, чтобы не пропустить пароход, настроение им не испортило даже то, что на пристани пришлось прождать еще добрых полчаса.
В пути, впрочем, между ними неоднократно вспыхивали перебранки, ибо гордость госпожи Хентьен никак не позволяла, чтобы единственным, кто знал эти края, был Эш. Она рылась в памяти в поисках знакомых названий, принималась со своей стороны с вытянутой рукой высказывать предположения и поучения и сильно обижалась, что его прямота не пропускала незамеченной ни одну из ее ошибок. Но это не портило им xoрошего настроения, и, прибыв в Санкт-Гоар, они даже пожалели, что приходится сходить с корабля, да, в первое мгновение они даже не знали, зачем они вообще сошли здесь на берег.
Деловая цель их поездки как-то потеряла свое значение, а когда в аукционном зале они узнали, что продажа дешевых сортов уже завершилась, то это не расстроило их, у них даже словно гора с плеч свалилась, потому что куда более важным казалось отправиться к парому, который по натянутому тросу направлялся к завлекающе залитому солнцем Гоарсхаузену. Эш, имитируя заботливость солидного предпринимателя, записал цены, зафиксированные на аукционе. "Для другого раза", — сообщил он, при этом намеренно пропуская слишком уж низкие цены, однако на пароме она вынудила его добавить по памяти пропущенные цены, при этом он смерил госпожу Хентьен пару раз недовольным взглядом.
Госпожа Хентьен сидела на раскаленной солнцем палубе парома, с видимым удовольствием она макала палец в воду, очень осторожно так, чтобы не намочить свою кремового цвета кружевную митенку, и что касается ее, то она еще несколько раз охотно пересекла бы Рейн, поскольку странное чувство легкого головокружения, которое возникало, когда она смотрела на проплывающую наискось воду, было приятным, да и посидеть под кронами деревьев открытого ресторанчика тоже доставляло удовольствие. Они ели рыбу, пили вино, а когда дело дошло до сигары, то Эш засомневался в необходимости восхождения, серьезно раздумывая над тем, нужно ли это восхождение матушке Хентьен, тяжеловесно и роскошно расположившейся рядом. Конечно, она не была похожа на других женщин, так что он очень осторожно завел разговор о Лоберге, ему он, собственно, обязан тем, что родилась идея этой прекрасной поездки. Эш похвалил Лоберга за это, дабы после вступления об абсолютно безобидных вещах перейти наконец к настоящей любви; но госпожа Хентьен, от напряженного внимания которой не укрылось, куда он метит, прервала разговор и, хотя она сама испытывала усталость и с куда большим удовольствием отдохнула бы, напомнила о программе, согласно которой им самое время к скале Лорелеи. Эш был возмущен: он из кожи вон лезет, чтобы говорить, как Лоберг, и никакого признания. Наверное, он все еще недостаточно хорош для нее.
