Я не то что против неприличных слов, но просто не могу выговаривать их при этом — они напоминают мне Рождество на пару с фатером, и потому я всегда лопаюсь от смеха.
К счастью, мне вдруг приходит в голову нечто абсолютно другое.
— Послушай, — говорю я, — представь себе хотя бы, как ты видела меня по телику.
Она закрывает глаза и, прежде чем я успеваю сосчитать до десяти, выпадает в осадок.
Вот она, слава!
Через неделю критик, естественно, начинает подванивать.
В субботу должна пожаловать сестрица. Уже в среду мы с папахеном затеваем генеральную уборку всей квартиры, однако от этой вони, в натуре, не избавляемся.
— Тут все время что-то воняет, — говорит фатер.
— Я скажу тебе, что тут воняет, — говорю я. — Это воняет твоя отцовская любовь…
(Днем раньше он звонил сестрице и, когда прощались, послал ей воздушный поцелуй.
— Опомнись, отец. Ей уже двадцать семь, — говорю я ему с отвращением. — Дело твое, но по мне, так уж лучше скажи, что целуешь ее взасос, только прошу: не посылай ей воздушных поцелуев! Такого пылкого проявления отцовской любви я, факт, больше не выдержу…)
В пятницу смрад становится почти невыносимым. Я non stop распахиваю настежь окна, но и это ни черта не помогает. Полный прокол! Я, само собой, знал, что разлагающийся труп смердит, но чтобы так?!
Так дико смердеть, видать, может только критик.
— Из подвала несет, — убежденно говорит папахен.
— Серьезно, сержант?
— Я спускался туда посмотреть. По-моему, от угля воняет.
— Наверно, под ним труп, детектив Коломбо, — говорю я, однако начинаю малость нервничать.
— Уголь, однако, так вонять не может, — качает головой фатер.
Я подхватываю подкинутый шанс и говорю:
— Может. Шахтеры на него после смены всегда мочатся — это такой профессиональный обычай. Такой шахтерский ритуал.
— Чушь порешь, парень!
— Фиг тебе чушь! Это еще со Средневековья идет. В Кутна-Горе, к примеру…
— Там вроде серебро добывали, — вздыхает фатер.
— Так и на серебро ссали после смены…
— Сегодня не Рождество, — автоматически напоминает мне фатер.
— Вот почему у ихней патронессы — у святой Барбары — на всех картинах того времени закрыты глаза. Ты про это никогда не слыхал?
Фатер делает самый что ни есть скептический вид.
— Идет такой смрад, что на этот уголь они скорей всего даже… — не договаривает он. Сегодня не Рождество.
— …насрали, хочешь сказать?
— Сегодня не Рождество.
— И ты еще удивляешься? За те гроши, что они там теперь получают?
Когда у Ренаты был выпускной бал, она приехала пригласить меня лично. После тех злосчастных двух лет, пока она встречалась с Виктором, это был ее первый визит ко мне, и мы оба изрядно нервничали, что, думаю, понятно. Естественно, у меня были все причины изображать из себя обиженного и злиться на нее, потому как если ваша собственная дочь два года кряду, с позволения сказать, плюет на вас, то, думаю, это существенный повод для злости. Но я сказал себе: радуйся, мол, что она пришла сама наконец, и не испытывай больше судьбу. В минуты, когда мои дети чем-то ужасно допекут меня, я всегда вспоминаю одно стихотворение Голана.
