В тот день отец очень устал, но, задыхаясь, он карабкался по крутым тропам к водопаду, чтобы показать мне это прекрасное зрелище. Сейчас он дышал даже тяжелей, чем тогда, отец хрипел так, будто это были последние его вздохи. Его руки начали двигаться, как маленькие, беспокойные мыши. Они ползали по его груди, метались по рубахе. Длинные пальцы были коричневыми от работы на полях, под ногтями осталась грязь, которую он смыл бы перед тем, как войти в дом, будь он здоров.
— Обещаю, что всю жизнь буду заботиться о нем, если ты не заберешь его у нас, — шептала я Богу. — Я буду молиться каждый день и никогда не пожалуюсь на то, как мне хочется есть во время поста на Рамадан, даже шепотом.
Вдруг отец начал хватать руками воздух, будто сражался с болезнью единственной частью тела, в которой еще оставалась сила. Кольсум села рядом с нами около подстилки отца и начала молиться с нами, а мы наблюдали за его руками, за дыханием. Я рассказала матери о том, каким усталым казался отец во время нашей последней прогулки в горах, и спросила, может быть, из-за нее он так ослаб.
Она приложила руки к моему лицу и ответила:
— Свет очей моих, может быть, это давало ему силу.
В самый темный час ночи отец стал дышать тише, а руки перестали двигаться. Матушка укутала его одеялом, и лицо ее стало спокойней.
— Теперь он сможет немного отдохнуть, — удовлетворенно сказала она.
Я вышла во двор, который примыкал к дому соседей, принести еще чая Ибрагиму. Он пересел на подушку около ткацкого станка с бирюзовым ковром, который я еще не закончила. Недавно моя матушка продала этот ковер странствующему торговцу шелком по имени Хасан, который намеревался вернуться за ним позже. Но источник, из которого я получила бирюзовую краску, так понравившуюся Хасану, все еще оставался потаенным, известным только мне и отцу, даже сейчас лицо мое покрывалось краской стыда, стоило мне вспомнить, как встревожил отца мой визит к Ибрагиму.
Я продолжила свое бдение около отца. Может быть, скоро эта ужасная ночь закончится и новый день принесет нам неожиданную радость — глаза моего отца откроются или он сможет принять лекарство. А потом, когда ему станет лучше, мы снова пойдем на прогулку в горы и будем петь вместе. Ничто бы не обрадовало меня сейчас больше, чем снова услышать, как он нескладно поет.
В течение всего утра не было слышно ни звука, кроме журчания реки молитв Ибрагима. Я чувствовала, как тяжелеют веки. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я проснулась. Лицо отца по-прежнему было спокойным, и я снова уснула. На рассвете меня успокаивал прервавший тишину звонкий щебет воробьев. Они напомнили мне о птицах, которых мы слышали во время прогулок, мы тогда останавливались, чтобы посмотреть, как они собирают прутики для гнезд.
