– Пожалуйста, я не стану вам обузой в дороге, обещаю…
– Да ведь не в дороге дело то, – немного слукавил отец Тихон. – Там ведь…
– И там! И там не буду! Вы только отвезите меня к тому отцу, что изгоняет… демо…
– Ладно, ладно, дочь моя, ух-ххх…
Теперь, стоя посреди комнаты, куда он от неожиданности отскочил, проснувшись таким вот образом, отец Тихон принимал мучительное решение – что хуже. Взять на себя обузу и потом окунаться в вероятные неприятности и хлопоты. Или взять на себя грех, оставляя болящую, просящую о помощи. Второе в конце концов перевесило. Отец Тихон был обычный человек, в меру добрый, как в меру и себялюбивый. К тому же болящая, так и не вставая с колен, переползла за ним в центр комнаты и не желала подниматься. И теперь он чувствовал себя крайне неудобно. В пижаме, босиком, перед коленопреклоненной молодой женщиной.
– Ну, ладно, ладно! Поедем… ох-ххх… что делается-то.
– Поедем?!
Юлия не верила своему счастью. Как человек, хватающийся за соломинку, она услышала в этом простом слове уже точное и окончательное избавление от мучений.
– Поедем?! Когда?!!
– Когда… – батюшка в задумчивости стал гладить шелковистую бороду. – Я сегодня днем собирался ехать… Но теперь мне нужно запрос в Лавру отправить и патриарху прощение… ух-ххх… так что завтра поутру.
– Завтра?
– Ты ведь соберешься до завтра, дочь моя?
– Да, да! Обязательно! Спасибо, батюш…
– Не благодари, не надо. Не за что. Долг это мой, – ответил он, только теперь почувствовав себя вправе отойти от нее поближе к кровати.
– Спасибо…
– Все, иди. Собирайся. Да скажи матушке Варваре… хотя нет, не нужно. Я уж сам скажу. Иди и молись, чтобы до завтра ничего не приключилось, дочь моя.
Юлия, не чуя от счастья и надежды ног, мышью выскользнула из гостевого дома. Даже солнечные лучи, уже горячие, несмотря на ранний час, не пугали так близкой жарой, как раньше. Юлия бежала, крестясь на ходу. Глаза застилали слезы радости и облегчения. Пробегая мимо часовенки, она обернулась, чтобы перекреститься на яркий позолоченный крестик на ее вершине. Конечно, коряга, лежавшая у нее на пути, не обязана была догадываться о причине, по которой на нее наступили. Как бы благостна ни была эта причина. Звонко вскрикнув, Юлия растянулась на влажной от росы тропинке, не добежав ста метров до своей кельи.
Ладони и коленки стали мокрыми и саднили от мелких царапин, но Юлия изо всех сил попыталась не трактовать это событие как дурной знак. Сидя на земле, она все же медленно повернулась к часовне. И сосредоточенно, не торопясь, трижды перекрестилась.
