Была глубокая ночь, когда худая фигура, крадучись, вышла из поселения лютичей, сморенного жарой и удушьем.
Поправив на плече полотняную котомку, набитую всякой необходимой всячиной, навий жрец Велемир обернулся назад. В свете красной болезненной луны силуэты строений выглядели угрюмо и устрашающе. Жрец горестно вздохнул. Так вздыхает человек, понимая, что, возможно, больше никогда не сможет вернуться в родной дом.
В алых отблесках пожара кроваво-красным блеснуло лезвие ножа в руке жреца.
А через секунду поблизости от поселения не было никого, кроме худого поджарого волка с блеклой, жидкой шерстью.
Не удержавшись, он тихо, печально завыл на неполную луну, вышедшую на горячее небо.
У себя в «берлоге» спал непробудным сном глава лютичей – Бер.
Усыпляющее снадобье, приготовленное Велемиром, действовало безотказно. Жрец знал точно – Медведь не проснется до утра. А за это время он, с помощью богов, сделает то, что до́лжно сделать.
«И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его, а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставлю вас сиротами, приду к вам»
(Иоанн, 14:16).
В маленькой убогой келье становилось уютнее с приближением вечера, когда весенние сумерки заполняли ее мягким серо-сиреневым светом.
Чаша со святой водой, убогость помещения, смирение плоти… Она так раньше представляла себе больницу для бедных где-то в Средневековье. Только в реальности и в двадцать первом веке это выглядело гораздо… гораздо страшнее. Как преддверие смерти… и вонь постоянная – от чего? От нее то и дело мутит, то меньше-то больше. Белье воняло сыростью, вроде бы едва уловимо, но Юлии периодически приходилось бороться с приступами резкой тошноты.
И эти приступы часто предваряли более страшное.
Вот как сейчас. Юлия сжалась в комок. Зажмурилась, подтягивая колени к подбородку, в инстинктивном порыве спасти, спрятать, уберечь живот. Ледяные пальцы скрючились, сжатые в кулаки, Юлия уткнулась в них горящим лбом и в душной темноте под тонким одеялом тихонько застонала, или скорее заскулила, предчувствуя появление ЕГО. Тошнота накатила как всегда, и это было последнее человеческое чувство пред тем, как мир в очередной раз покрылся мраком, а Юлией овладела всепоглощающая ненависть.
Последнее, что она услышала перед тем, как провалиться во мрак и ужас, был тоскливый, тревожный, словно предупреждающий о чем-то волчий вой. Он слышался из глубины темного жаркого леса и сейчас казался божественной музыкой. Единственной ниточкой, способной удержать ее от падения.
