Четверть часа спустя Пьер входит в кухню, и мать наливает ему густого шоколаду в большую кружку с цветочками. Он смотрит на чернеющий перед ним прямоугольник окна.
— Темень на улице, — говорит он, — а все-таки дни уже прибывают. Часу не пройдет, можно будет выключить фары.
Ей чудно его слушать — она-то пятнадцать лет никуда не выезжала из Булле-ле-Тру.
— Да, весна скоро. А на юге, может, уже увидишь абрикосы в цвету.
— Какой там юг! Мы пока дальше Лиона не бываем. А потом, знаешь, на автостраде… Если бы и были эти самые абрикосы, глазеть-то на них все равно некогда.
Он встает и в знак уважения к матери — вообще-то в крестьянских семьях мужчины посуду не моют — ополаскивает под краном свою кружку.
— Когда вернешься?
— Как обычно — послезавтра вечером. В Лион и обратно, напарник старина Гастон, покемарю в кабине, я привык.
— Привык… — повторяет мать тихонько, будто про себя. — А я вот никак не привыкну. Ну да ладно, коли тебе это по душе…
Сын пожимает плечами.
— Куда денешься!
Величественная тень грузовика с полуприцепом вырисовывалась на фоне светлеющего неба. Пьер не спеша обошел вокруг. Так было каждое утро стоило ему после ночной разлуки увидеть свою огромную игрушку, как у него теплело на сердце. Он ни за что не признался бы в этом матери, но, честно говоря, предпочел бы и ночевать в грузовике. Машина даром что большая, а, запирай не запирай, всякое может приключиться: того гляди, помнут что-нибудь, отвинтят, свистнут. А то и вовсе угонят вместе с грузом — такое случалось, хоть и не верится.
Сегодня, как, впрочем, и всегда, все оказалось в полном порядке; пора было браться за дело, машину надо вымыть, а время не ждет. Прислонив к решетке радиатора лесенку, Пьер принялся мыть большое, выпуклое ветровое стекло. Ветровое стекло — это совесть автомобиля. Все остальное на худой конец можно оставить пыльным и заляпанным, но ветровое стекло должно быть безукоризненно чистым.
Потом Пьер почти благоговейно опустился на колени перед фарами. Дышал на стекла и водил по ним белой тряпочкой, нежно и заботливо, как мать, утирающая рожицу ребенку. Затем прикрепив лесенку к борту на ее обычном месте, он забрался в кабину, плюхнулся на сиденье и нажал на стартер.
На набережной Рассвета в Булонь-Бианкуре, на углу улицы Сены, стоит старый дом-развалюха; весь обветшал, и даже странно видеть на первом этаже бистро, сверкающее неоном, никелем и разноцветными огоньками игровых автоматов. Гастон живет здесь один в комнатушке на седьмом этаже. Сейчас он в полной готовности стоит перед входом в бистро, и грузовик подбирает его почти на ходу.
