Снисходительный и приветливый к людям, П. А. оказывал гостеприимство всем, кто хотел его видеть. Посещая его, я находила всегда смешанное общество, и в нем не могли развернуться блестящие качества П. А., как собеседника, веселого, остроумного и вместе с тем многосодержательного. Все встречи, которые я имела с ним, не прибавили никаких новых черт к образу, который выявился при чтении его несравненных произведений.
Однажды он удивил меня. Случилось, Фанни Степняк-Кравчинская в разговоре высказала мнение, что неудачи войны с Японией были полезны для России.
— Национальное унижение никогда ни для одного народа не было полезно, — повышая голос, резко возразил П. А.
Разгорелся спор; приводились примеры: Крымская война… война Франции с пруссаками… П. А. покраснел от волнения и говорил с такой необычайной горячностью, что я думала только о том, чтоб разговор кончился.
Чем было объяснить его страстность в этом вопросе? Не пробивалась ли в нем жилка военного, давно погребенная совершенно иными идейными наслоениями?..
Иногда П. А. добродушно смеялся над комическими эпизодами из периода «хождения в народ» и шутливо рассказывал, напр., о том, что было, по его словам, с Кравчинским и Рогачевым, когда, в виде пильщиков, они ходили по деревням.
Идя в соответствующей одежде по проселочной дороге со своими пилами, они нагнали мужика, тащившегося на своей лошаденке. Они тотчас завязали разговор; речь по обыкновению пошла о тягостях крестьянской жизни, о каторжном труде, податях, а затем о притеснениях станового и исправника. Мужик сначала поддакивал; потом, когда речь пошла об исправнике, стал похлестывать свою лошаденку. Прибавили шагу и пильщики, а в речи подбавили жару. Мужик стал энергичнее понукать лошадь — быстрее зашагали пешеходы, и все горячее и революционнее лилась речь. Когда же они коснулись царя, мужик стал удирать изо всех сил, но Рогачев и Кравчинский, задыхаясь, пустились бежать ему вслед и все более дерзких слов по адресу царя посылали вдогонку удиравшему мужичку.
И П. А. добродушно хохотал над своими приятелями, рьяными пропагандистами, и уверял, что слышал эту историю от самих действующих лиц. Смеялись и мы, и долго милая улыбка освещала лицо рассказчика.
Страдая хроническим бронхитом, П. А. тогда уже неохотно выступал на больших митингах, да их и не было в те две недели, которые я провела в Лондоне. Кажется, в эту же поездку я была в кружке имени Герцена, основанном П. А., Волховским и некоторыми другими. Кружок устроил вечер: выступал Волховский, с большим подъемом пересказавший рассказ Тургенева «Певцы». Дочь П. А., Александра Петровна, с одним молодым человеком инсценировала отрывок из «Дворянского гнезда» — сцену Лизы и Лаврецкого в саду. А П. А. поделился своими воспоминаниями о Тургеневе, но подробности его рассказа изгладились из моей памяти. Вечер прошел удачно; присутствовали исключительно русские, так как и кружок состоял только из них и был невелик.
