Воейков: Вас всех бы арестовали, а Млечину повысили бы чин, за то, что он организовал и выявил врагов народа.
Кургинян: Замечательно. Всё понятно. И что?
Млечин:(Смеется).
Серебрякова: (Млечину) Нет, ну, не надо… Это что-то…
Кургинян: Вот мы нечто построили… Услышьте меня. Это остроумно, но не более, с моей точки зрения. Скажите, пожалуйста, я о чём хотел спросить. Вот начинается «устаканивание» жизни. Теперь я говорю, что вот здесь, без мировой революции, делать ничего нельзя. Дело это швах. А я хочу что-то делать. Я беру весь этот ресурс, зажмуриваюсь, как-то его мобилизую и кидаю этот факел в мир. Потому что либо там зажжётся, либо не зажжётся. Вот, я обращаю ваше внимание, что, в каком-то смысле, это и есть маоизм. Или Линь Бяо, я не буду спорить.
Мне кажется, что Троцкий, в силу основной позиции дискуссии, а это ведь аргумент… Он постоянно говорил о том, что нельзя построить нечто в отдельно взятой стране — не выдержать нам. Он бы начал экспорт революции, очень мощной, без всякого обращения внимания на то, что он здесь строит. А Сталин что-то начал строить, потому что как сказал «в отдельно взятой стране», так и строй. Вот, не кажется ли Вам, что разница здесь как раз такая, и что, поэтому, в каком-то смысле…
Сванидзе: Время.
Воейков: В принципе, Вы правильно… Сталин построил.
Кургинян: Да.
Воейков: То, что построил — всем известно. Так? Но я против того, что Троцкий там занимался экспортом революции. Первая и единственная попытка большевиков была насчёт экспорта революции — это война с поляками в 1920 году. Троцкий и Карл Радек (был такой крупный деятель) — они единственные были в Политбюро, в ЦК партии, против этого похода.
Потому что нелепость была.
Сванидзе: Завершайте.
Кургинян: Ну, это не совсем так, я просто читал документы. Ленин тоже… очень сложную позицию занимал.
Воейков: Ленин — сложную, да, Ленин — сложную.
Сванидзе: Спасибо. У меня вопросы обеим сторонам. Прошу Вас, Юрий Васильевич, Вы сказали, что Троцкий предсказал, что эта вся история кончится бонапартистской реакцией. Не угадал ли? Нет? Разве не кончилось бонапартистской реакцией. Разве Сталин — это не в чистом рафинированном виде бонапартистская реакция?
Емельянов: Это было написано Троцким в 1936-37 годах, когда он мог бы это адресовать Сталину, но он имел в виду нечто другое. Он имел в виду именно классическую бонапартистскую реакцию, т. е. приход какого-то генерала, который устанавливает чистую диктатуру. Он бы мог сказать, что уже, уже состоялось — нет, он говорил о другом. Получалось, что он ещё ждёт прихода классического бонапартистского, контрреволюционного режима, в результате полного краха СССР. Всё-таки, он считал, что в СССР что-то есть, что-то строится — социализм, или какие-то предпосылки к этому есть, но всё это рухнет в результате полного поражения. Потому что он говорил: капиталисты, конечно, не допустят победы СССР, они объединятся с Германией и, конечно, Советский Союз рухнет.
