Наконец, на третьи сутки начались вылеты. Утром объявили посадку на московский рейс. Дунаев и Окладников стояли перед входом в аэровокзал и разговаривали, покуривая. Сверкали и парили лужи, туман дрожал над мокрой тайгой. Пахло прелью, мхами леса, сырой глиной карьера, находившегося рядом с аэродромом, и дождевой водой. Василий поднял глаза к небу, и его поразило величественное зрелище: в западной стороне замерли кипенные громоздкие облака, которые походили на головы могучих коней с лохматыми гривами. Из-под облаков множеством широких потоков разлетался солнечный свет, красновато окрашивая головы коней. Василий, как ребенок, ждал, что кони вот-вот рванутся, предстанут во весь рост и помчатся по небу, выбивая гигантскими копытами искры, храпя и оглушая людей громким звоном бубенцов. "Какие кони! Какая синева!" – невольно воскликнул в себе Василий.
К самому входу подъехала, резко затормозив, черная "Волга"; из нее неспешно, даже с некоторой важностью вышли трое – хорошенькая девушка, молодой человек с тонкими усиками и упитанный пожилой мужчина, убеленный сединами.
– Счастливо добраться, ребятушки, – сказал мужчина и нежно прижал к груди девушку. – Отдыхайте, веселитесь. Деньжата закончатся – телеграммку. Моментом вышлем. А мы с матерью вашей квартирой займемся…
Молодой человек и девушка, улыбаясь, чмокнули полного мужчину. Шофер унес к стойке регистрации два добротной кожи чемодана.
– Вот живут люди! – сказал Василию Дунаев. – Баре, господа. И лакеи у них имеются. Мы тут в духоте и сырости киснем, а они вон как – к самому отлету их, как генералов, подвезли. Вот как надо жить. – И Николай зачем-то стал рассматривать свои мозолистые, смуглые руки с толстыми ногтями. – Надо нам, Васька, здесь на Севере пахать как коням, иначе на всю оставшуюся жизнь можем остаться конями. Надо быть злым в работе! – сжал он кулак.
Василий сощуренно смотрел на молодую пару, взбегавшую по ступенькам. Все выдавало в девушке и парне, что они счастливы, довольны жизнью, что ждут от нее только приятное, красивое и легкое, что они не устали, не изработались. В напряженной душе Василия кольнуло, и он с горечью понял, что завидует.
– Злым в работе? – зачем-то переспросил он, снова поднимая глаза к небу, в котором стояли величественные кони-облака. – Да, какая глупость – небо, кони, синева… – Замолчал и стиснул за спиной кулаки.
Дунаев не отозвался, даже, кажется, не расслышал ясно, а думал о своем – затаенном и глубоком, поглаживая широкой ладонью ржавую тряпицу бороды.
