Зал, как шахматная доска, был выложен белой и черной плиткой, на первый взгляд казавшейся мраморной. Ставни были закрыты, и, кроме проникавшей из прихожей цветной дорожки света, на которую ложились наши тени, все было окутано мраком. Стены исчезали в плотной завесе темноты, таившей в себе еще и двери, и лестницы, и коридоры, и мебель, из которой в любую минуту готов был выпрыгнуть какой-нибудь сказочный персонаж.
Вдруг зажглись два шара, окружив золотым сиянием статуи двух поддерживающих их красивых греческих юношей. Это Рухелио включил свет. Эти две статуи несли караул около ведущей наверх витой лестницы, и света ламп хватало лишь для того, чтобы осветить ее ступени.
— Это наверху… — сказал полицейский. — Налево.
Мы медленно поднялись по ступенькам, я насчитал их тринадцать. Бертран Лешоссер не принадлежал к числу суеверных людей.
Если на первом этаже было сумрачно, то второй оказался щедро залитым разноцветным светом. Все окна были украшены витражами, правда, весьма заурядными: геометрические фигуры или изящные арабески. В пыльном воздухе пахло засохшими цветами, старыми книгами, мехом и воском. Но это не вызывало неприятного ощущения. Как и в прихожей, стены были сплошь увешаны картинами. Не говоря уже о том, что шкафы и специальные подставки были уставлены безделушками, статуэтками и шкатулками.
В коридоре с левой стороны — две двери. Нет, если подумать, дом не такой уж большой. Просто Лешоссер умел все обустроить.
— Сколько всего комнат? — спросил я.
Рухелио сосредоточенно начал загибать пальцы.
— В левом крыле, где мы сейчас находимся, две. Библиотека и кабинет в дальнем конце коридора. По другую сторону лестницы — две спальни и ванная. Внизу, помимо зала, прихожей и кухни, — гараж и небольшая гостиная. С телевизором, — добавил он с улыбкой.
По его тону можно было понять, что он и его сослуживцы, должно быть, во время расследования сделали из «гостиной с телевизором» свой «штаб».
— А балкон? — осведомился Ганс.
— На него выход из библиотеки. Но не рассчитывайте, — поспешил добавить он, — там нет никаких явных следов.
Ганс удивленно взглянул на него.
— Ни единого следа, — убежденно повторил Рухелио. — Даже крови. Только кусок перил отвалился. Они не выдержали, когда жертва навалилась на них.
«Жертва»… Типичный полицейский язык. Словно «жертва» была безымянной. Но лишать тело имени — не есть ли это всего лишь способ не видеть трагедии в смерти? Да и мы сами, словно судебные медики, разве не идентифицировали своих «пациентов» номерами, а, случалось, и ставили эти номера фломастером прямо на их черепе или на бедре? Если бы тело Этти извлекли из воды, ему наверняка, прежде чем накрыть простыней, тоже прицепили бы бирку к большому пальцу… Я с силой тряхнул головой, чтобы прогнать страшное видение.
