Признавая правоту матерого штабс-капитана, я не стал отказываться, и уже через полчаса мы сидели за уставленным снедью столом, обмывая счастливый для всех, кроме бедолаги фон Мерка, конец сей истории.
— Одного не пойму, — запихивая в рот огромнейший кусок мяса, басил Тыртов, — на что рассчитывал поручик, идя на этакое ребячество? Ведь, ей-богу, чистое ребячество! Как в детстве, когда одному страшно, прячешься под кровать и уже вроде как не очень… Скандал-то какой, ведь осрамил фамилию на всю Россию! А дойдет до государя — позорище! В Преображенском полку служат трусы!
— Петр Борисыч, да плюнь ты, — миролюбиво чокнулся с нами полною чаркой Сельянинов. — Известно ведь — в семье не без урода.
— А? Да, это верно, — отозвался Тыртов, стукнув своею чаркой о мою. — А вы, Толмачев, молодец — не ожидал от вас! Не побояться этак… на глазах у всех… за честь дамы!.. Уважаю! Даром, что слыл тихоней, а вот — поди ж ты!
Одним словом, сами понимаете, к себе на квартиру я попал уже заполночь и в весьма плачевном виде. Высадив меня у парадного подъезда, поручик и штабс-капитан поехали дальше «в известный дом», как, еле ворочая языком, намекнул мне Сельянинов, загадочно при сем подмигивая — не знаю, впрочем, что он там собирался делать в его-то состоянии, очевидно, завалиться спать. Я, во всяком случае, еле нашел в себе силы раздеться, разбросав амуницию по всей комнате…
На утро, едва протрезвев, я долго до посинения умывался ледяной водою, пока, наконец, голова не прояснилась, позавтракал на скорую руку и отправился на Литейный — к фон Мерку, решившись объясниться с ним окончательно. Былой дружбы уже не вернешь, решил я, но предупредить барона о последствиях я посчитал своим долгом, тем более что сам явился причиною сих событий. Теперь уже мне было искренне жаль его, но, что поделать, законы офицерской чести суровы и, увы, придуманы не нами! На пути к его квартире я вернулся мыслями к Полине — как она там, возвращался ли Демус и возможно ли найти средство извести его окончательно? Ежели он снова приходил к ней, то теперь, скорее всего, мне придется открыться Матвею Ильичу во всем — для объединения наших усилий, тем более что объясниться с ним придется все равно: и по поводу несостоявшейся дуэли, и касательно своих чувств к Полине Матвеевне. Рассуждая так, я незаметно дошел до Дома, где квартировал фон Мерк.
Двери мне открыл его денщик Прохоренко — дюжий молодец, но совершенный телепень во всем, что не касалось службы. Призванный в гвардию за рост и физическую силу откуда-то из-под Орловщины, он совершенно терялся в большом городе и порою смешно было наблюдать, как он, робея, пытается сторговать в лавке мыло или свечи, путаясь в ценах и пугаясь суровости приказчиков, чувствовавших слабинку придурковатого покупателя.
