Вместо этого она сосредотачивается на чаше. Та представляет собою гигантскую полусферу, охватить которую будет едва ли под силу двоим людям. Бортики украшены позолотой, и в рисунке золота ей чудится какой-то рисунок… Но, возможно, это лишь отблески огня. Точно так же, из-за царящего вокруг мрака она не в силах разглядеть, что за руны высечены на мраморной поверхности чаши, хотя некогда ей и доводилось учить рунический алфавит, который до сих пор в ходу в Нордхейме. Но тревожная пляска рыже-багровых языков пламени не дарит света, чтобы помочь ей, и Соня вскоре оставляет это безнадежное занятие.
Неожиданный шорох, низкое гудящее монотонное пение… и с шести сторон к чаше выходят, скользят призрачные белые тени. Каждая из них словно светится собственным светом, и фигуры эти — единственное, что можно разглядеть в кромешной тьме. Единым движением вскинув руки, расплескав широкие рукава, они начинают странный замедленный танец, причем движения его кажутся столь болезненно вычурными, что на них почти неприятно смотреть. Однако Соня вскоре обнаруживает, что не в силах отвести от них взор.
Это Халима и еще пятеро ее прислужниц, имен которых Соня не знает. Впрочем, в Логове жриц Волчицы вообще мало кто знает по именам, по крайней мере, из обычных воинов. Больше того, Соня едва ли взялась бы отличить их одну от другой, все они кажутся ей похожими, невысокие, хрупкие, и в то же время с какой-то опасной затаенной силой, приглушенной. И лишь изредка сквозящей в прозрачных голубых глазах.
Но сейчас глаза их полуприкрыты, они движутся, словно во сне, совершая свой таинственный ритуал, и в какой-то момент Соня понимает, что движения их почти полностью повторяют пляску языков пламени в мраморной чаше.
Ритм танца ломается. Поочередно жрицы вскидывают руки и внезапно словно ныряют в огонь, оставляя там внутри что-то белое, ослепительно сияющее, отчего пламя вспыхивает каждый раз с новой силой, сыпля снопами алых искр. Оставив свою ношу в огне, женщины поочередно отходят, и тьма тут же поглощает их. Последней дароприношение совершает Халима, затем разворачивается… и взор ее на несколько мгновений упирается прямо Соне в лицо, так, что ту невольно пробирает дрожь. Но тут же все проходит. Соня едва успевает моргнуть… и когда она открывает глаза, огонь ровно горит в чаше и вокруг него нет ни души.
Но теперь появляется музыка. Точнее не музыка даже, а некая странная какофония, состоящая из ударов большого храмового гонга и нескольких других поменьше, перезвона бронзовых колокольчиков и еще каких-то ударных инструментов, каждый из которых отбивает ритм в своем собственном темпе. Музыка сия, если можно ее так назвать, кажется отталкивающей и завораживающей одновременно. Соне стоит огромных усилий удержаться на месте, ибо все тело ее в этот миг, подчиняясь равномерной пульсации, само рвется к движению.
