Всего несколько дней | страница 5

Ночь после похорон Антон проспал, как убитый, а утром проснулся в жестокой тоске. Словно камнем придавило грудь. Папы нет. Что значит — нет? Что такое смерть? Что такое не быть? Неужели когда-нибудь я тоже не буду? Все останется — наш дом, папины картины, мосты над Москвой-рекой, вечный огонь у Кремлевской стены, а я не буду? Зачем жить, если неминуема смерть?

В конце недели должен приехать Михаил Таль в их школьный кружок на сеанс одновременной игры.

Не хочу. Не надо. Экскурсия на выставку новейшей техники. Не хочу. На тумбочке у постели лежит начатый фантастический роман. Ничего не хочу. Ничего не надо.

Мама подошла на цыпочках. Он не успел закрыть глаза, притворяясь спящим.

Мама присела на кровать.

— Проснулся? Антошка, одни мы остались. — Она заплакала, всхлипывая и сморкаясь. — Я виновата перед ним, нет мне прощенья. Когда он возвращался со своих ужасных собраний, где кого-то хвалили… приходил, горбил плечи, словно хотел стать меньше, невидней, мне бы лаской, шуткой встретить его… А я? «Бедненький ты наш неудачник». Я ведь не с жалостью, с издевкой ему говорила, я его ненавидела, когда он такой возвращался прибитый. А он запрется, как на замок… А я… Если бы вернуть! На один час. Кинулась бы на колени. Прости! — Она вытерла слезы, помолчала и привычно усталым голосом: — Собирайся в школу. Знай, нам рассчитывать не на кого. Вчерашними поминальными речами участие кончилось. Дальше барахтайтесь, как умеете, сами.

Мама рассеянно поцеловала его на прощанье, думая, видно, о том, как им дальше барахтаться. Встала, машинально подошла к окну.

— Взгляни.

Во дворе за окном, впереди группы нескольких тополей, немного отделяясь, единственная, молодая береза, стройная, вся облитая золотом осенних листьев, пылала оранжевым светом. Сентябрь стоял яркий, небо по-летнему слепило глубокой синевой, и казалось, счастье бродит вокруг, только отвернулось от них.

— Горит, как свеча, — сказала мама. — Горит в память папы золотая свеча…

Выйдя со двора, Антон увидел впереди направлявшуюся в школу троицу ребят с Колькой Шибановым в центре. Колька, длинный, как жердь, считался в классе исторической личностью. Вернее, исторической была фамилия.

— «Князь Курбский от царского гнева бежал, с ним Васька Шибанов, стремянный».

— Натяжечка. Во-первых, наш не Васька, а Колька. Во-вторых, и в том Шибанове ничего выдающегося.

— Как ничего? А это… «Но рабскую верность Шибанов храня, своего отдает воеводе коня».