— Значит, ты не должна жаловаться, — усмехнулся он. — Ты умеешь читать и писать?
— Меня учили.
— Я пришлю мисс Брокенша книгу для тебя. Через два воскресенья пойди к ней и возьми книгу.
У стены форта Коломб взял узел и велел Розе Сарона идти домой.
— Ты долго будешь идти, Исайя? — едва слышно спросила она.
— Я буду идти много дней, — ответил он.
Она вздохнула и опустила голову.
— Я опозорила себя перед тобой, христианин, — сказала она.
— Нет, ты слишком молода, чтобы опозорить себя, и в глубине души ты девушка скромная. Да будет с тобой бог.
Теперь, когда он покинул своих друзей и один ступил на новый путь, Коломб больше не испытывал чувства одиночества и полной безнадежности, терзавшего его всю прошлую неделю. Он выбирал наиболее глухие улицы; волоча ноги, проходил под тенистыми деревьями и держался подальше от тротуаров, чтобы не привлекать внимания. На одном из главных перекрестков с ревом появился большой зеленый автомобиль. В этих краях редко встречались такие чудовища, и Коломб любил смотреть, как легко их колеса преодолевают ухабы и колдобины на дороге. Он не испытывал страха перед автомобилем, но кучера колясок всегда останавливались, когда мимо проезжала машина, и провожали ее злобными взглядами, спрыгнув с сиденья, чтобы взять лошадей под уздцы; машина же двигалась дальше, извергая голубоватые облачки дыма.
Коломб нашел место разносчика в молочной. Это место его вполне устраивало. Молочная находилась за поселком коттеджей белых, который назывался Горный Склон и выходил на незастроенную холмистую местность, покрытую темными полосами лесопосадок. Он жил в бараке из прессованного шлака, а рабочий день его начинался с заходом солнца.
К тому времени, когда он возвращался домой, солнце уже с добрый час освещало холмы и плантации. Вдали, словно часовой, охраняющий Долину Тысячи Холмов, возвышалась гора с плоской вершиной, а за ней, скрытый восточными туманами, лежал океан, враждебный и могущественный; океан, который принес сюда белых. Разносчики ездили в город в запряженных мулами тележках, нагруженных бидонами с молоком. У склада на Чейпел-стрит они обычно расходились в разные стороны и каждый катил ручную тележку с двумя десятигаллоновыми жбанами и несколькими бидонами, емкостью в пинту и кварту. Они появлялись на улицах города к тому часу, когда из здания полиции раздавался сигнал гасить огни. Весь город, казалось, вздыхал, стихал, и глаза домов закрывались один за другим. Искра жизни теплилась лишь в театрах, кафе и ночных барах. Коляски, ландо и кабриолеты увозили свой драгоценный груз; иногда, изрыгая из выхлопной трубы синее пламя и вонючий дым и светя желтыми глазами-фарами, проезжал автомобиль, похожий на чудовищ из зулусских сказок. Ночь принадлежала пьяницам, полицейским патрулям, уличным подметалам и разносчикам молока. Коломб считал часы, когда их отбивали куранты на здании городского управления. Около двух часов ночи на улицы выползали колонны ассенизационных телег, похожие на отвратительных гусениц, сплошь увешанных красными фонарями. Он часто появлялся во дворе одновременно с такой телегой и наливал молоко в кувшин, приготовленный на заднем крыльце, как раз в тот момент, когда возле уборной, стуча своими грязными ведрами, возился ассенизатор. Зловоние вызывало у Коломба тошноту. Вывозкой нечистот занимались баки, южное племя, которое зулусы считали низшей кастой. Эти рослые люди с медлительной речью не выпускали изо рта набитых дешевым табаком трубок, чтобы заглушить запах нечистот. Табачный дым, деготь и зловонные ведра — вот запахи, которые остались в памяти Коломба от ночей, проведенных в городе. Он заговаривал с баками, подружился с ними и обнаружил, что их гложут те же самые обиды, что и его.
