Коломб слонялся по поселку Виктория. По вечерам он сидел с мужчинами и курил, не говоря ни слова. Они не спеша беседовали, как будто ожидали, когда упадет звезда или произойдет землетрясение. Верующие толковали о втором пришествии. Тучный, грузный человек в галифе, который проводил много времени у мисс Брокенша и был братом вождя племени, населявшего нижнее течение реки Буффало, рассказывал о Младенце. Он говорил, что ничего нельзя делать до тех пор, пока Динузулу не убьет первого буйвола. Он говорил, что Динузулу прибегнул к помощи самых могущественных колдунов в Басутоленде и наслал на Наталь ливень с градом, после чего вся провинция от океана до гор была покрыта льдом. Он рассказывал еще, что саранча, явившаяся неизвестно откуда и столь же таинственно исчезнувшая, была изгнана только потому, что Младенец подарил десять белых буйволов колдунье Мабелемейд из края буров. Это он с помощью какого-то сильного снадобья заставил колосья злаков лосниться жиром на солнце, напоминая тем самым, что люди должны быть наготове.
Этого человека звали Пеяна. Вид у него был напыщенный, и говорил он хриплым шепотом, от которого у всех со страху останавливалось дыхание. Люди знали, что часть его рассказа — сущая правда; град, исчезновение саранчи, зерно, лоснящееся от жира, — а остальное приходилось принимать на веру. Те, кто не верил ему, боялись сказать об этом. Но Коломб сказал:
— Ты христианин и идешь за дочерью Манчеба (так называли мисс Брокенша).
Пеяна повернулся к нему, и в горле у него заклокотало.
— Это она рассказывала тебе о черном снадобье? — спросил Коломб.
— В доме бога нашего много комнат, — прошептал Пеяна. — Светлые комнаты и темные комнаты. Евангелие и сильные снадобья — все в руках божьих. Но берегитесь творящего зло, который гладко говорит. Сатана — белый.
Люди слушали его, содрогаясь, страшась последствий гнева Пеяны. Коломб встал и пошел сквозь мерцающий мрак к дому Мейм.
Он ничего не делал целую неделю. На рассвете он взбирался на холм, откуда открывался вид на железнодорожные мастерские, и смотрел на дым, поднимавшийся из высоких труб. Он скучал по работе, по шуму в мастерских, по друзьям. Его руки становились мягче и начали шелушиться. По вечерам он пил, но не слабое, кисловатое домашнее пиво, а тайком сваренную шимияну[10], которая валила человека с ног, как удар лошадиного копыта. Однажды ночью после очередной попойки его избили и ограбили, и он лишился всех своих сбережений, за исключением нескольких мелких монет и того фунта, что был отдан Мейм на хранение. Два дня он не выходил из лачуги и не поднимался с одеял между очагом и задней стеной. Мейм сердито поглядывала на него, приходя и уходя, и бормотала какие-то язвительные замечания по его адресу.
