— Добрый вечер.
— Добрый вечер, оом.
— Плохая погода для поездки.
— Да, оом, очень неприятная.
Линда сжала его руку и рассмеялась.
На следующее утро они отправились за коляской. Вода спáла, и они легко перешли поток, который был теперь заключен в прочные песчаные берега. Том искоса взглянул на разрушения, учиненные водой: на деревья, вырванные с корнем, на сдвинутые с места валуны, — и ничего не сказал. Но он увидел, что накануне в темноте неверно рассчитал расстояние. Линда угадала его мысли.
— Здесь ты переплывал? — спросила она.
Он утвердительно кивнул головой. Как она ошибалась в нем, подумала она. Когда он вот так, молча, смотрел на нее, она чувствовала себя в тепле и безопасности, и сердце ее радостно билось в груди; такие же чувства испытывала она, когда он говорил своим низким ровным голосом, многое скрывая от нее, ибо такова уж его натура — он всегда застенчив и сдержан. Возможно, он будет всегда скрывать от нее что-нибудь, и ей придется примириться с этим, ибо у настоящего мужчины постоянно должна быть своя таинственная жизнь, как у леопарда, и опасно следовать за ним в его тайны. Том был настоящим мужчиной, и когда она обняла его ночью и ощутила мокрую кожу и тугие округлые мускулы его рук, груди и спины, это ощущение опьянило ее, как вино.
В тени возле коляски сидел мальчик-зулус, наблюдая за лошадьми, которые звучно щипали сладкую красную траву. Упряжь уже сушилась на солнце, и он помог Тому запрячь лошадей, прежде чем перекинуть кнут через плечо и отправиться пасти своих коз. Тому понравилось его красивое удлиненное лицо. Он узнал мальчика — это был сын Мгомбаны; его отец, помощник вождя Бамбаты, слыл забиякой.
— Прощай, инкосана, — сказал мальчик.
— Прощай, да будет большой приплод у твоих коз.
Мальчик ответил быстрой благодарной улыбкой, опустив свои пушистые ресницы.
— Мальчик очень вежливый, но в его отце сидит сам дьявол, — заметила Линда.
— Да, я знаю. С ним трудно иметь дело.
Они медленно поехали назад, и Том заметил, что с Линдой происходит что-то необыкновенное. Сидя рядом с ним, она, казалось, распускалась, как цветок, у которого сама жизнь раскрыла чашечку и который может расправлять свои смятые лепестки до тех пор, пока они не станут удивительно большими и совершенными, чтобы, переливаясь всеми цветами радуги, источать благоухание и свежесть каждой своей частицей. Глаза ее потемнели; вся степь, воздавая хвалу омытому дождем утру, приобрела более пышные и более сочные краски, а воздух еще полнее насытился ароматом камедных деревьев и диких трав.
