На лице Нерона появилась гримаса отвращения.
— Шесть тысяч рабов? А скольким он сохранил жизнь?
Прикрыв глаза, он сказал, что хочет, чтобы Рим как можно скорее присоединился к Востоку, хочет пройти дальше, чем прошел Александр Великий, что он пользуется покровительством богов и всякий, кто будет ему противиться, погибнет.
Я услышал, как он приказал своим телохранителям-германцам убить меня. Прошло уже больше года с тех пор, как Нерон прибыл в Грецию, и каждый день он приказывал убивать или принуждал своих подданных кончать жизнь самоубийством. Я опустил голову, но тут он внезапно запел. Я посмотрел на него. Император, охваченный, казалось, подлинными чувствами, пел дрожащим голосом:
Супруга, мать и отец,
все приказывают мне умереть.
И еще легче прозвучал следующий стих, который глубоко тронул меня:
Голубка Цитеры изящно изгибает головку,
И солнце играет на ее блестящем оперении.
Разумеется, он заметил, что его голос и стихи не оставили меня равнодушным.
— Знаешь ли ты более великого артиста, чем я? — спросил Нерон.
Что было делать? Я рассыпался в похвалах. Я говорил о его неподражаемом голосе, о божественном вдохновении, о том, что он одновременно и Геркулес, и Аполлон, и воскликнул:
— О священный голос! Счастлив тот, кто может слышать его!
Он улыбнулся, а вольноотпущенники, «мужья» и «жены», молодые эфебы, бурно приветствовали его, подхватив:
— Да здравствует олимпионик![6] Да здравствует Нерон Геркулес! Да здравствует Нерон Аполлон!
Он медленно поднял руку, склонил голову набок и изрек, что не достоин всех этих похвал. Вдруг он выпятил грудь, наклонился ко мне и сказал, что получил тысячу восемьсот восемь венков с тех пор, как приехал в Грецию. Теперь он вынужден вернуться в Италию, и граждане Рима поймут наконец, какой он артист.
Он покинул дворец, а меня окружила его свита. Что сказал император? Как жадные, но осторожные шакалы, они хотели выпытать у меня какую-нибудь тайну. Я отвернулся. Они были отвратительнее мух, жужжавших над трупами.
Но я был жив. Я избежал смерти.
Немного позже Нерон пригласил меня на трибуну, расположенную в центре стадиона, на котором собрались греки, чтобы приветствовать императора перед его отъездом в Италию.
Это был дождливый день, с короткими просветами, когда до нас долетал ветер с северных гор Ахаии.
Нерон пел, декламировал, и с каждым стихом, с каждым касанием струн кифары августиане, молодые люди, сопровождавшие императора и восхвалявшие его талант, приветствовали его, а вслед за ними и зрители, встававшие в едином порыве.
