Я не забыл Леду, дочь Иоханана бен-Закая.
Мне даже показалось, что я узнал ее в группе еврейских женщин, собравшихся неподалеку от синагоги.
Увидев, что я направляюсь к ним, они остановились. Впереди меня шел центурион Парус. Они, казалось, хотели запретить мне подходить к ним, а Парус вынул из ножен длинный меч. Они побежали прочь, размахивая кулаками и громко выкрикивая слова, которых я не понимал. Когда они были уже далеко, самые молодые из них — к ним относилась и Леда — стали бросать в нас камни.
Я удержал Паруса, который собирался бежать за ними, желая схватить и продать как рабынь, но прежде, сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони, вдоволь наиграться с ними.
— Еврейки толстые! Они такие мягкие, как пухлые курочки.
Мы не хотели его слушать, и я пошел вокруг синагоги, удивляясь необъятности этого здания. Тиберий Александр сказал, что это самый большой храм в мире после Иерусалимского и он может вместить почти сто тысяч верующих.
По внешнему виду синагоги не было заметно, чтобы ей нанесли ущерб мятежи, разорившие весь квартал.
Тысячи евреев погибли здесь, их дома были разграблены и сожжены. Но никто не спешил восстанавливать их, и обожженные стены напоминали черные зияющие раны на светлых, залитых солнцем улицах.
На некоторых фасадах я заметил коричневые следы засохшей крови. Легионеры, должно быть, прибивали евреев к стене мечами и копьями, а толпа бросала в них камни и била палками.
Когда вечером в палатке Тита, установленной посреди лагеря, я описывал легату то, что видел, — евреев, молившихся у развалин своих домов, у стен, залитых кровью, — Тиберий Александр остановил меня.
Мы возлежали на походных кроватях, рядом на низких столиках стояли серебряные подносы с фруктами, жареной рыбой и мясом.
Вдоль стен возвышались статуи богов, бюст императора Нерона, а вокруг алтаря красовались эмблемы и орлы Пятнадцатого легиона. Пол, посыпанный песком, был покрыт коврами.
Казалось, будто мы во дворце, а не в палатке легата, окруженной сотнями палаток, в которых спали тысячи солдат. Вокруг был настоящий, пусть и небольшой город с аллеями и форумом.
Шум лагеря — приказы, крики караульных, протяжное гудение труб и даже наши голоса или звуки кифар, когда Тит приказывал рабам играть и танцевать, — едва доносился сюда.
Тиберий говорил громко. Он догадался, что я один из тех римлян, которым нравятся евреи, и обвинял меня в этом.
