Папа засмеялся, и мама бросила на него недовольный взгляд. Впрочем, не очень сильно недовольный.
— Нет, — сказала она. — Не совсем.
Она перелистнула страницу, и я захлопнула её книгу, придавив ей палец.
— А какие тогда?
Она вздохнула — опять этот неглубокий вздох, словно речь шла о каких-то пустяках.
— Понедельники остаются понедельниками, — сказала она. — Вечер понедельника я провожу вне дома.
Обычно я соображаю быстро, но сейчас мне понадобилось несколько минут, прежде чем её слова прошли через мои уши, достигли мозга, а потом камнем ринулись вниз, в солнечное сплетение. И вновь из-за стены раздался стон Брю. Я повернулась к папе — у того изо рта свисал кусочек швейцарского сыра.
— И ты… и тебя это устраивает?
Папины глаза забегали.
— Нет, — признался он. — Но придётся научиться с этим жить. — И добавил: — Может быть, тогда я тоже буду кое-какие вечера проводить вне дома, например, по вторникам…
Я перевела взгляд на маму, уверенная, что сейчас она выдаст что-то вроде: «Через мой хладный труп!», но ничего подобного — она лишь вновь углубилась в свою поваренную книгу.
— Как думаешь, уже слишком поздно начинать возиться с жарким? — только и сказала она.
Происходило что-то очень странное, очень неправильное.
Всё, что они говорили, да даже сами их чувства — всё было неправильно! И не только у них. Мои собственные чувства и ощущения тоже были притуплены — я должна была быть куда более на взводе. На деле же все мои эмоции стали поверхностными и неглубокими, как лягушатник в нашем бассейне. Я ничего не чувствовала, кроме приятной воздушной лёгкости, столь же неуместной сейчас, как ясное солнышко во время урагана.
Я ушла из кухни, оставив родителей в их непонятном блаженном ступоре, и по дороге в свою комнату заглянула к Брю. Он больше не стонал, лишь лежал, закутавшись в одеяло, и тяжело, прерывисто дышал.
— Может, тебе ещё что-нибудь нужно? — спросила я, чувствуя себя абсолютно беспомощной и отчаянно желая облегчить его боль.
— Нет, — слабым голосом отозвался он. — Голове уже лучше. Спасибо.
— Ты же сказал, что у тебя болит живот!
— Я так сказал?
Вот только теперь у меня в мозгах, кажется, прояснилось, и я, наконец, соединила между собой множество оборванных концов. Брю вёл себя подобным образом с того самого дня, когда состоялся злополучный матч по лакроссу, с того дня, когда Катрина порвала с Теннисоном. Во мне окрепло подозрение, что брату известно кое-что, о чём я не имею понятия.
