Яблонь, бегоний в пустыне упрочим.
А Элоиза задрала длинную черную юбку до белых ляжек и встала в позу манекена на показе от-кутюр, так что Июлий поперхнулся, замолк и взялся с испугу за весящие на груди палочки.
Охранник выбежал из арки метра на три, беспокойно оглянулся на пособника в глубине подъезда, а потом показал кулаком, коленом и тазом с руками, что он сейчас сделает с манифестантами.
Те отступили на десяток шагов, при этом Элоиза опустила юбку, повисла на барабанщике, ухватив за шею, как на партнере по танго, и высоко вверх, на манер фигуристки, отклячила ногу. Несчастный барабанщик судорожно сжался, тюкнул палочками в глуховато отдавшее дробь устройство и воскликнул:
– Всех пообнимем, мирные люди.
Белых наливов в корзиночки сгрудим,
Чтобы потом нам в потьмах не рыдать,
Чтобы узнала сынов своих мать.
Охранник бросился было за охальниками, но вовремя спохватился и опять дернулся к посту, отчаянно жестикулируя и призывая товарища на помощь. Тот высунулся и выбрался чуть из арки, ворочая тангенту переговорника. А Воробей приготовился прыгнуть.
Тут девица учудила. Она без всякого толка и усилия нагнулась назад и сделала мостик, представив охранникам белые мячики колен, а Юлию прошипела:
– Стучи, Июлий. Трудно ведь.
Барабанщик мотанул головой, сгоняя видение:
– Если красавицу встретишь, товарищ,
Если глаза ты при том не ошпаришь,
Помни навеки, природы венец:
Мы человеки, в любви наш конец.
Тут уж не выдержал и сторож. Он засучил форменку, обнажая наколотую сентенцию, и бросился на барабанщика, повалил его в грязь и стал барабаном угощать устроившего перед солидным заведением посмешище по голове. И второй на секунду выкинулся инстинктивно помогать, видя привычный мордобой. Но тут же вернулся на пост, охорашивая красивую форму. Этого, однако, времени было достаточно, и Воробей просклизнул внутрь.
Молодежный же активист с помощью визжащей товарки еле вырвался из лап распоясавшегося громилы и уже далеко в стороне, на скамеечке, немного скуля, зализывал раны. Элоиза протирала их замызганным помадой несвежим послюнявленным носовым платком и тихо приговаривала:
– Что ж, Июлий. Такая наша судьба, бабья. Не побьют, так и не полюбит никто.
На что барабанщик тихо прошептал, услышав почти только сам:
– Вот и прервалася дробь самурая,
Пал ты, парнишка, в любви пригорая.
Серые очи мальчонку сгубили,
Пегие кудри вдохнуть он не в силе.
* * *
С утра в каморку залез солнечный заяц и лизнул Полозкова в нос. Потом на ухо села муха и шепнула добрым крепостным дядькой:
