Итак, это было ясно каждому смелому наблюдателю и осторожному гадателю – животное "толпа" дышит, пожирает попадающихся детей своих и выплевывает пережеванное и обсосанное, дергается, сжимаясь-разжимаясь и перекатываясь – то есть движется, а также слышит, кое-что видит и даже различает речь и музыку нот. Попробуйте-ка в чреве бушующей толпы завести шарманку "Мистериозо" или накидать синкопов "Буги-вальса" – тут же зашикают, запихают, согнут шарманку, обоссут и плюнут.
И тогда встает в полный рост последний вопрос – есть ли у создания "толпа" мозг, думательный орган, компонующий соображения и выплескивающий приговоры. Или это создание рефлекторное и спорадически дергающееся от разрядов внутренней энергии, как скат или медуза. Или все же это почти "Неандертал" с его тягой к общим пещерным посиделкам, совместному звериному шкурничеству, обобществлению острых кремней и кресал и почти коммунальному пользованию самкой.
И вот здесь самое главное – кто точнее поймет это животное упрямое создание – какой-нибудь расчерчивающий круги проблем прозорливец с вымученным ученым лицом и трясущейся от точных наук ручкой, или беспутный непутевый практик-гадатель, мастер подмены мастей и перевоплощений дам в тузы.
Вот она среди фабричных стен стенает, вот бушует эта толпа, сорваны уже из частокола все колья, разломаны и упрятаны под драные кафтаны и короткие куртки обломки скамей, сжаты мозолистые кулаки и грязные ладошки с годами невиданным маникюром. Какой глаз – или глас! – поведет толпу – ярый сверкающий и мечущий злую слюну Гафонов, или глас боевика народных чаяний и блюстителя рабочей и ботанической чести Холодковского-Горячева.
Сжалось в страхе и предчувствии общего спазма крохотное личное сердце пронырливого никудышного Воробья, прикрыл веки перед грозящим испытанием недавно наученный народным правам в училище Зыриков, и даже командированный из центральных мест, присевший было на скамью, вскочил и согнал ладонью со лба пот. Ау, разум, где ты? Сюда! Грядет страшное и пустое, убийственное и бестелесное – толпа прет.
Но вдруг… вылезли откуда-то на потешную арену в виде трех треснутых ящиков и гнилой ржавой бочки из-под литола два странных плакатиста, пухленький паренек и девка, да такие потешные и кривые, что хохот полыхнул по толпе, подняли над собой две свои палки со стягом дурного плаката, писанного мелко и второпях, так, что многие и не стали разбирать букв: нам… рабочей закваски… а не сказки… – и запели эти двое песню, чудно фальшивя и вскидывая, где не надо, голоса:
