Имелось у чудища-толпы и луженое горло, непрерывно и пока неслаженно орущее самое разное:
– А кормить малолеток ты нам будешь? Вскроем сейфы с контрафактной контрибуцией… Кончай базар, братва, давай митингуй по порядку… Эстафету бегунов в облсовет… Дергай колья, запасайся горючим… пусть покажут книгу начислений… Трудовой оговор, а не договор… Круши несокрушимых… – и так далее.
Каждый бы случайно влипший догадался, что есть у этого зверины и органы внешних чувств – болеизъявления, хотения и упрямства, есть для слуха как бы уши и лапы дальних скопищ, осязающие края толпы, сжатые заборами и кордонами охранки – выставленными и набранными всякими евсей евсеичами из окрестных люмпенов, прибывших на временный постой в бывшие пионерлагеря бойцов заднебугских дружин и подрабатывающих промеж смен охранников, наколотых по рукам.
Что странно и малообъяснимо, и редкие охранники, рядочками разбросанные оторвавшимися от основного тела полипами, тоже были неотъемлемой частью этой зверины и, будьте уверены, очень даже готовы были слиться с материнским организмом, как его же зубы и когти с копытами, если бы ситуация подошла к малым грабежам и мародерствам. Так что капли отдельных клеток толпы – небольшие бегающие в теле людишки, мало что означали, слабо мыслили внутри крупного разума и туго из-за спертости догадывались.
Поэтому прибредший в драконовы оболочки хилый гадатель, случайно наткнувшийся в тканях зверя на некоего географа, попавшего сюда как чужеродный элемент песчинка или соринка, только и вымолвил:
– Ну, каково Вам, впечатляет?
– Да, – судорожно сглотнув почти одновременно со всеми сообщила эта чужеродная клетка толпы. – Как-то все на грани срыва.
– Хотите порядка? Или хотите благолепия малиновых колоколов, успокоения и медитации в среде древних откровений!
– А Вы, Кондратий, – молвил на разных тонах поджимаемый толпой географ, – что-то часто меняете стилистику речи. Не пойму я Вас. А просто хочу уже отсюда выбраться.
Но толпа поглотила, жала и выплескивала из себя кучи иного всякого людского хлама и отхожего материала: ныряли и ерзали внутри мечущие камни и голубей школяры, паясничали ряженые медсестрами на случай увечий телесных всякие аппетитные алевтины и старшие дежурные особого отделения больниц, а также сами не свои бывшие и нынешние биологички и бухгалтеры, высчитывающие на внутренних счетах костяшками мозга, а не списать ли чего под этот кавардак. И даже случайно командированные издалека тихо наблюдали повадки площади с дальних подступов. Даже мелькнула пара каких-то явно сумасшедших, пепельная девка в длинной глухой юбке с боковым разрезом до пояса и парень, кадет или пухлый пионервожатый в сатиновых шароварах и сине-зеленой, расчерченной вертикально бывшей бабьей кофте, толкаемые всеми и тащащие за две ручки небольшой матерчатый гнущийся, как под ветром парус хуторской шаланды, плакат с плохо читаемой шифрограммой: " Господам и дамам рабочей закваски – сине-зеленый привет, а не хозяев сказки!".
