Опять какими-то темными лесенками мы вышли в зал. После привычной уже тесноты он поражал величием. Купеческий размах. Но задействованы были почему-то лишь уголок сцены и, соответственно, примыкающий к ней кусок зала. Все остальное было погружено во тьму. Спектакль еще до начала поражал. Три полосатых матраса — два стоя и один лежа — все декорации. Удивляюсь мужеству пришедших — и пока еще не ушедших зрителей. Будь моя воля, я бы сразу ушел. На матрасы я и дома могу смотреть. Маргарита Феликсовна уже смылась… Повернулся — а ее уже нет!
Приехал! На послабление жизни надеялся… тихую ласку. Не будет уже послабления тебе!
Начали хриплой музыкой… По ходу спектакля я все яснее понимал, почему Альбертыч не хочет общаться со мной. Все перевернуто! Второй акт шел почему-то первым, после перерыва — начало. Так что нелегко было врубиться, как говорит нынешняя молодежь. Все мужские роли исполняли женщины, и наоборот… Но как-то все же дышала “расчлененка” — и зал реагировал порой. Все же весь мой текст он не выкинул, и это сказалось. В конце даже похлопали — но на сцену почему-то не вызвали меня. Актеры, похоже, и не знали, что я тут. Сурово! А я-то в сладком бреду представлял себе пьянку с актерами, ласки перезрелой премьерши… Жди! Главную женскую роль, как я отметил, мужик исполнял!
Маргарита Феликсовна уже рядом юлила.
— Попробуем к Николаю Альбертычу зайти?
— А что — это так сложно?
Мучения, видать, еще не кончились мои.
— Нет. Просто — он против был вашего приезда.
Ну прямо все тут полно тихой ласки!
— Зайдем.
Если кто-то думает, что меня можно извести, тот глубоко ошибается.
Мастер сидел перед телевизором ко мне спиной и так и не повернулся.
— Николай Альбертыч! — моя фея робко произнесла.
Мастер не повернулся. В глаза Джорджу Бушу в телевизоре глядел.
— Автор… — пролепетала фея.
— А, — не оборачиваясь, протянул мне руку через плечо.
— Простите, — жадно ладонь его ухватил и, бережно потянув на себя, вместе со стулом уложил его на мягкий ковер. — Извините!
Бесшумно вышел. Он, что интересно, так и лежал, не шелохнувшись. Зато Маргарита Феликсовна оживилась — впервые в ней зажегся какой-то огонь! Как девочка, выскочила вслед за мной, кудри растрепались ее, глаза сверкали.
— Что вы себе позволяете?!
Я молча уходил.
— Как я вас понимаю! — уже на улице воскликнула она. — Знаете, моя мать тяжело болела. Куда ж я могла уйти? Вот, впервые иду по улице… раньше только бегом!
— А что… было с ней?
— Возраст. Девяносто четыре!
