Несколько странную (тут Алабин с ним согласен!) лунную озабоченность своего дяди Олежка оценивал как смешной стариковский облом — как забавную, запоздало выраженную шизоидность.
— Вам, Петр Петрович, совершенно нельзя видеть женщин.
Олежка уезжал — он оставлял дяде хорошей колбасы, ветчины. Одну колбаску они тут же красиво порезали… Открыли бутылку.
Выпивая, Олежка посмеивался:
— Ваши подвиги войдут в легенду. Вы, дядя, будете как герой… Как Лука.
— Лука?
— Именно, именно Лука… Мудищев.
На все это старый Алабин, конечно, возражал. Держа в руке стакан с вином, вяло, впрочем, он возмущался:
— Какой там герой… Какие подвиги, мой мальчик. Свеча догорает — вот и все.
Они чокнулись и выпили.
— Огарок… Когда свеча догорает, она потрескивает. Вот и все.
— Но у вас, дядя, она потрескивает отлично!
— Ты, Олежка, молод. Чего тебе здесь киснуть?.. Езжай куда-нибудь в отпуск на юг! Посмотри мир! Людей!
— Чего бы и вам не поехать?
Олежка разлил еще по стаканам… А Петр Петрович, изготовясь пить, шумно вздохнул:
— Я стар... Ни денег, ни большого здоровья... Я только и могу толочь ступу в одном месте.
Молодой Алабин опять засмеялся:
— Вы ее очень неплохо толчете, дядя!
На что Петр Петрович только махнул по-стариковски рукой — чего уж там!
Он пошел проводить Олежку.Да, да, после обеда… Петр Петрович проводил его до электрички.Мимо Аниной дачи.
Олежка, видимо, припомнил все-таки вчерашнее свое подозрение насчет Ани. Но смолчал.
Петр Петрович тоже шел молча.
Зато возле угловой дачи старый Алабин заговорил:
— Осторожней. Здесь, Олежка, осторожней.
— Что такое?
— Забыл?..
— Что я забыл?
— Лушака… Не подходи близко к его забору, — предупредил Петр Петрович второй уже (если не третий) раз.
На углу горбатился плохонький дом Лушака, таково было прозвище здешнего затворника. Этот Лушак, как все знали, входил в криминальную группу, день за днем трудившуюся от их поселка совсем недалеко — в Малаховке. Но в последнее время Лушакот своих отошел…
— Он покойник, — небрежно сказал Олежка.
По понятиям той группы, Лушак совершил какую-то немыслимую подлянку. Кого-то сдал… А сам прикрылся. Но дело там всплыло. Малаховских (многих!) менты пошерстили, а Лушака не тронули. И теперь братва, то есть свои же, собирались и впрямь его как-то прищучить — возможно, прикончить.
А сбежать, видно, некуда. Лушак заперся… И пока что стрелял из старого ружья в каждого, кто подходил к забору.
— Давай-ка обойдем. По той стороне.
— Вот еще! — фыркнул Олежка.
