— Все молодых ждешь, козлище... Сам-то вонюч как.
— А тебе не налью.
Старуха ощерилась улыбкой:
— Ну-ну. Зачем тебе молодые... Я лучше знаю, чего тебе надо. Я женщина...
И пусть, мол, этот козел Петр Петрович честно признается, что уже не раз о ней по ночам думал! Мечтал, а?.. Она несла обычную ахинею, — простая, мол, женщина, но ему она впору.
— Чтоб приласкали ведь хочется. Чтоб согрели, — пела старуха, зажигая свечу.
Притащилась со своей свечкой. (Сегодня уж дважды отключали свет в поселке.) Выбрала же его. Углядела! Небось ей присоветовали обогреть старичка.
Встал Петр Петрович с трудом… Но шел к плите. По пути все-таки разок качнуло, он упал… Поднялся. Кое-как добравшись до плиты, искал спички.
— Хе-хе, милок… Вот ты каков! — Старуха, присев на стул, следила за ним. За его движениями. (Как бы прикидывала его силы.)
Алабин зажег газ. Чаю! Чаю!.. Горячего!
— Зачем тебе чай? Если жар, сделаю тебе холодненькой клюквы. С клюковкой, а? — Она так страстно произнеслахолодненькой,что по его позвонкам прополз озноб.
— М-мм… — Он застонал. И потянулся рукой положить спички.
Слабая его рука поехала вдруг мимо плиты, и Петр Петрович опять упал на пол... Но несильно.
Он пытался поднять голову. Потом стал поднимать зад, это оказалось легче. На карачках.
— Ты милый. Ты мой милый. — Старуха была рядом.
Она помогла подняться — и подталкивала Петра Петровича к постели. Уложила, прилегла сама тоже. И вкрадчивыми мягкими движениями рук стала егоутешать.
— Во как. Во как! — приговаривала.
Она слегка налегла на него. Грудью на грудь. Ласково.
— А-ааа! — Он вскрикнул. Утешительница задела-таки забинтованное плечо.
Она, видно, чуть заторопилась, снимая, сдирая с него рубашку. Однако поостыла, увидев присползший бинт.
— Болит?
— Холодно.
— И-иишь!.. Уже так скоро и озяб? — поддразнила.
Она и жалела его — и подсмеивалась.
— А ты согрейся. Женщина небось неподалеку!
Вот тут и произошло... Аннета Михеевна была в летнем платье с совсем коротким рукавом — под молодую. Она взяла его руку в свою и ладонью Петра Петровича провела вдоль голой своей руки, поощряя. Провела его рукой по своей, только и всего.
Следя, он не мог не заметить, как сквозь бабулькину старую пятнистую кожу просвечивает нечто новое. Нечто нежное и свежее… Ну, что ли, кожа… Ее кожа, но только кожа молодая. Рука, но молодая… Ну да. Девичья!
А он понимал в девичьих руках.
— Женщина, как-никак. Приласка-али... Чтоб согрели хочется, — продолжала тянуть свое старуха.
