И который к тому же чуть ее не угробил.
Именно в ту ночь, под утро, когда наши отношения кончились, я понял, как страшно мы похожи. Были похожи. Как сиамские близнецы или ракушки, что лежат на песке раздельно, но внутри шумят одним и тем же морем.
Наверное, это тоже держало нас вместе столько времени.
Я бродил по коридорам своих пьес, среди вымышленных персонажей. Теней, призраков. Служил их тюремщиком, иногда выпуская на волю — поболтать, побегать. А она уносилась в мир ослепительных спектаклей, где для нее приготовлены великие роли.
Люди, живущие на два мира, похожи. Там, в придуманных пространствах, мы встречались по-настоящему. Только там друг друга принимали, любили. А теперь шлюзы закрылись. Смежные комнаты оказались запертыми. Рай, куда мы наведывались порознь — и где встречались, как тайные любовники, даже не подозревая о том, какое это счастье, — закончился.
С этого дня каждый из нас остался перед глухими дверями.
Наедине с жизнью, устраивать которую надо самостоятельно.
22
Проснувшись, я делал вид, что сплю. Ждал, когда она встанет, уйдет на море. Чтобы спокойно собрать вещи и уйти тоже.
Днем валялся на помосте, листал старые книжонки из кухонного шкафа. Перечитал Хэммета, Чандлера, Стаута — детективы нашей юности. А она сидела в Интернете, неплохо работавшем в нашей деревне.
После обеда я колесил по острову — искал пустые пляжи, где загорал и купался. Читал, что прихватывал с полки. Под вечер неминуемо встречались в баре. Сидели, я — лицом к стойке, она — отвернувшись на море. Перекидывались фразами, но больше молчали. Наконец, демонстративно зевая, она уходила в дом, предварительно выложив на стойку бумажную мелочь. Я с облегчением заказывал еще выпить.
Когда свет на веранде гасили, тихонько пробирался в койку.
Глядя в потолок, вспоминал того парня, француза. Думал, что теперь мало чем от него отличаюсь. Судя по бесшумному дыханию, жена не спала тоже.
Так продолжалось несколько дней — мучительных, глупых. Пока однажды вечером, направляясь в бар, я не увидел, что она призывно машет.
— Ну где ты ходишь? Вечно тебя ждать приходится!
— Садись, слушай!
Она проворно, как мартышка, пересела ближе.
— Смотри, — расправила печатный лист.
Это было письмо, которое она скачала из почты.
— Оно там неделю болталось, представляешь?
В ответ я уткнулся в бумагу.
Писали из театра — помощник режиссера, старый хрен, сажавший по три опечатки в строку. В письме, состоявшем из чудовищной смеси канцеляризмов и метафор, говорилось, что к столетию театра руководство театра “решилось наполнить молодым вином старые мехи и восстановить в полном объеме легендарную постановку российского классика”.
