— Я, естественно, знаю, что они там учились. Но там, кажется, бывали еще Андрей Белый и Рильке.
— Это вне моих академических интересов, — отвечаю я. — Оставим эти великие песни последующей профессуре.
Разговор теперь крутится вокруг марбургских приключений Ломоносова и Пастернака. Я собираюсь читать лекцию, но Саломея об этом всем знает больше меня. Женщины, в отличие от мужчин, совершенно бескорыстно любят литературу. Мы читаем к делу, к лекции, они просто читают. В это время собака начинает тереться о колено Саломеи. Царственным жестом она отламывает кусочек сыра и не глядя протягивает Розалинде. Что собака больше любит — сыр или облизывать пальцы Саломеи? Я в эти минуты злюсь, говорю о бактериях и микробах, о том, что после собаки нельзя браться за пищу. Женщины еще могут выслушать, но поступают по-своему.
Постепенно я прихожу в себя от нового заявления Саломеи. Значит, так, понимаю я, у нее новая игра. Впрочем, жизнь иногда переходит в игру, и разделить здесь что-либо трудно. Надо принять эту игру, может быть, даже поиграть. Наверное, она сама в глубине души знает, что я никуда от нее не денусь, да и я отчетливо это себе представляю. Куда и что я без нее? Среди прочих аргументов мне просто лень и не хватит сил, чтобы начать новую жизнь. Но надо знать, как она себе представляет свой выигрыш. Я наконец-то формулирую свой вопрос:
— Ну, допустим, меня подберет какая-нибудь старая Изольда или Лизхен, ну а ты-то что будешь делать без меня? Как жить и на что существовать, пенсионер, инвалид первой группы?
Смутить ее ничто не может. У Саломеи, оказывается, вполне реалистический план. Все продумано, все решено.
— Я сдам как взнос нашу квартиру и переселюсь в Дом ветеранов сцены.
— Значит, тебе просто нужно, чтобы я освободил квартиру? Квартира как взнос за спокойную старость, с врачом под боком, с поваром и кухней и дежурной медсестрой. — Я пытаюсь завестись, но сам понимаю, что планы Саломеи никак не связаны с попыткой материального выигрыша. Она не хочет — она об этом говорила раньше, — чтобы я видел ее немощной, кормил с ложечки, подмывал и менял памперсы. Но и меня не хочет — здесь лотерея: кто раньше? — видеть немощным и грязным стариком. Смерть страшна, по крайней мере неэстетична. Со смертью можно справиться только в литературе, которая не имеет запаха. — Ты страхуешь свои последние минуты, получаешь душевное спокойствие оттого, что меня нет на глазах, а ведь практически до меня тебе нет дела?
