А Юрий и подавно — сосед. Его беда на глазах. Копеечная пенсия, а цены все время растут. Сначала он в столовую ходил.
— Мне же надо хоть один раз в день горячее есть, — говорил он. — Щи беру и гуляш.
— Да, да, обязательно… — одобряли его мои домашние.
Потом гуляши стали дороги.
— Я щи беру, а на второе просто гарнир, макароны…
— Правильно, Юрий Александрович, желудок должен работать…
Но потом и щи стали не по карману.
— Беру молока два литра и хлеб, — объяснял он. — Мне молоко необходимо.
Через недолгое время пришлось и с молоком расстаться.
— Лишь хлеб и чай… — сообщал он. — Еще горох варю, через день. Он полезный. Больше ничего не выходит. Вот давайте посчитаем.
Они сидели, так и эдак считали — мама моя и тетя Нюра. Но как ни считай, а легче, конечно, умереть, чем жить на Юркину пенсию. Хлеб да чаек жиденький, да горох — как праздник.
Летом легче: тютина, смородина, абрикосы, вишни, потом яблоки, сливы. Юрий кормится словно птица божия.
А еще он летом работает на людей.
— Помогаю. Копаю… Большой огород у них.
— Навоз вожу в тачке…
— Пропалываю. Трудная работа: согнувшись, каждую травинку руками.
— Нет, нет... Денег я не беру. Это же мои друзья. Кормят меня. Первое и второе…
После таких трудов он еле бредет. Усталый. Какие у него силы…
— Батрачит. Нашли дурака. За бесплатно, — рассуждают трезвые люди.
Так ли, эдак, но летом для Юрия рай земной: тепло одно чего значит. И еды побольше. Зимой становится тяжко. Одна лишь отрада — наш старый дом. Тетя Нюра и мама моя всегда приветят. Можно погреться и даже подремать возле теплой печки. Щей горячих нальют и чаю — вдоволь. Юрий — человек щепетильный: со своим хлебом идет в тряпичной сумке.
— Нет, нет… — отказывается он. — У меня свой хлеб, я принес. Мне только чаю, хороший у вас чай.
Вконец иссохший и почерневший уже не лицом, а ликом от голода и от стылости, в нашем доме он словно оттаивал и разумные речи вел, вспоминая прежнюю жизнь да сетуя на тяготы нынешней. Иногда он приносил баян, который облупился, расклеился вместе с хозяином, переживая времена несладкие. Но Юрий что-то играл, объявляя громко: “Чайковский! „Времена года”!”
Теперь старому дому пришел конец. Когда, схоронив сестру, тетю Нюру, мама моя впервые осенью стала собираться на зимовку в город, для Юрия это была трагедия. Он изо дня в день отговаривал:
— Зачем вы уезжаете? Здесь такой воздух замечательный, чистый, пахучий! — Он картинно вдыхал полной грудью и руки возводил. — Аромат! А в городе… эти машины, заводы… И воды там нет. Ведь ваша вода, она такая вкусная. Поэтому у вас такой чай замечательный!
