— Свобода воплощена в этом государстве как постоянное право каждого на высказывание собственного мнения, но это мнение можно говорить не себе самому, а только кому-то другому или оракулу.
Не все было последовательно в ее рассказах, да и сами по себе они представляли странную смесь из известных и неизвестных утопий — Платона, Кампанеллы, Томаса Мора и всеобъемлющего Достоевского. Может быть, там было немного Оруэлла. Оригинальное во всем этом было только одно: бедная Лиза, кажется, ничего не читала.
Под конец разговора выяснилось, что оракул — человек, поставленный во главе сотни людей, и он тоже клонирован, но с образца совершенно иного, чем прочие мужчины и женщины, и он лучше — просто лучше, вот и все — по своим качествам, а они служат ему, совершенно подвластные его воле.
— Вроде как мы здесь все — Юлии Павловне, — сказала Лиза и вздохнула. — Но ведь правда, на земле никогда не будет ничего лучшего? Если ты только начнешь об этом думать, ты сразу поймешь, что Извюлина — настоящий рай, это самая справедливая страна, и, как справедливая, она должна гарантировать мир на всей земле. Путем подчинения всех стран на планете, одной за другой. Непокорных порабощали оружием массового уничтожения. Так она установила сходный порядок везде. Только оракулы везде такие же, как в Извюлине, — она сама направляет их в самые отдаленные точки. И ты знаешь, — Лиза доверительно нагнулась ко мне, — я подозреваю, что оракул — это вообще не клоны, а один и тот же человек. Да ведь так и есть!
Нет, я верю, что сумасшедших нужно запирать.
Я, конечно, не думаю, будто вместе с психиатрией как причиной возник и сонм душевных болезней как следствие. Но верно, что когда психиатрия воспитала язык, которым она способна говорить о безумии, не рискуя поддаться ему, и возникло то сумасшествие, каким мы опознаем его сегодня. Этот язык, кстати, тоже неоднороден. Существует научный язык психиатрии, а существует язык психиатров, которым они разговаривают друг с другом. Так во всех областях науки, плохо только, когда ты становишься для такой науки чем-то вроде объекта для изучения или подопытного животного. И два различных языка описывают, в общем, различные ситуации. Нельзя ведь сказать об одном и том же “другими словами”. Другими словами — это и есть все другое.
— Ну что ты бродишь, тень галоперидольная? — так говорит молоденький врач, вдруг появившаяся здесь у нас — вероятно, на стажировке.
Та, к кому она адресуется, нечаянно заступила ей дорогу. У “тени” бывают, как стало известно уже потом, регулярные приступы говорливости. Первый приступ случился после этой реплики, адресованной ей — может, раньше к ней просто никто не обращался.
