Лишь мозг стерся, как записная книжка в мобильнике без аккумулятора, а все остальное…
Виктора Петровича пронзило озарение, острое и мощное, как тысяча юношеских оргазмов. Как извержение души, в момент смерти осеменяющей вечность, когда весь мир становится понятен до мельчайших частиц, до микробов, до атомов. И его совершенство прокатывается по опустевшему телу судорогой восторга…
Все сложилось. Все сложилось единственно возможным образом, до такой степени гармоничным, что Виктор Петрович заплакал.
Да! Это было известно уже тогда! Судьбе известно, судьбе, и никому более. Что к пятидесяти у него печень будет на ладан дышать. Еще лет на десять хватит. В лучшем случае. В самом лучшем!.. И ее уже давно надо было бы заменить. Но не было подходящего донора. И вот теперь такой подарок! Теперь у него впереди лет двадцать пять. Как минимум!
Салимон Владимир Иванович родился Москве в 1952 году. Выпустил более десяти поэтических книг. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.
* *
*
Странные люди в ворота стучат
и предлагают на выбор все лето
еле живых долговязых курчат,
скраденных на птицефабрике где-то.
Баба огромная, как каланча,
и мужичок, по всему, слабосильный,
что-то щебечущий, весь трепеща,
в точности, как телефончик мобильный.
Как сочетаются, трудно сказать,
малосопоставимые вещи.
Нужно попробовать зарифмовать
с елками-палками гвозди и клещи.
* *
*
Пока мы ломали сирень,
и мяли траву луговую,
и, шапку надев набекрень,
смотрел я во тьму ледяную,
немало воды утекло
и копий поломано было.
Невольно, когда рассвело,
перо окунул я в чернила:
Я знаю, что времени нет,
что память быть может короткой,
но тянется, тянется след
чуть свет за прогулочной лодкой.
* *
*
За несколько минут перед дождем,
который зарядил потом надолго,
последний раз, дохнув в лицо огнем,
гром грянул на окраине поселка.
Зерно от плевел отделить труда
не представляет, видимо, большого.
За своего, подумал я тогда,
у нас не примут ни за что чужого.
* *
*
Еще до заутрени, в пору, когда
роса выпадает в осадок,
с соседом, героем войны и труда,
случается нервный припадок.
Зубами скрипит и ногами сучит
во мраке от боли фантомной.
Канат, обмотавшись вкруг вала, трещит
так на переправе паромной.
Он верой и правдой уже послужить
не в силах родимому краю.
Вот-вот оборвется железная нить,
прочнее которой не знаю.
* *
*
Я буду приходить к тебе во сне
по старой, устоявшейся традиции,
с поспешностью излишней не по мне
