Можно предложить 3 классификации суггестивных текстов:
I. По степени распространенности и универсальности
1) Универсальные суггестивные тексты (тексты МС), создаваемые на протяжении длительного времени, передаваемые из поколения в поколение и продолжающие функционировать:
а) автотексты МС (прежде всего, заговоры, заклинания, отчасти — мантры);
б) аллотексты МС (молитвы, формулы аутотренинга, гипноза).
2) Индивидуальные суггестивные тексты (тексты психотерапевтического воздействия, проповеди).
II. По направленности воздействия
1) аутосуггестивные тексты (мантры, молитвы, самонастрои, формулы аутотренинга);
2)гетеросуггестивные тексты (формулы гипноза, психотерапевтические тексты, проповеди и пр.).
3)ауто-гетеросуггестивные тексты смешанного типа.
III. По характеру использованного мифа
а) модификация роли Божества;
б) присоединение к чужому мифу;
в) отрицание какого-то мифа.
По мнению В. В. Налимова, «процесс порождения или понимания текста — это всегда творческая акция. С нее начинается создание новых текстов, и ею завершается их понимание. Все это осуществляется в подвалах сознания, где мы непосредственно взаимодействуем с образами. Для нас, людей современной культуры, это чаще всего неосознаваемый процесс, скрытый под покровом логически структурированного восприятия Мира. Осознаваемый выход в подвалы сознания осуществляется в измененных состояниях сознания, возникающих с помощью, скажем, медитации». Однако прежде чем погрузиться в медитацию, не стоит ли воспользоваться опытом «лингвистов-жрецов», разгадчиков чужих тайн? Ведь сама по себе ориентация лингвистики на чужое слово, по сути, является ее неосознанной пока еще ориентацией именно на изучение латентного воздействия.
Вернемся еще раз к идеям В. Н. Волошинова (М. М. Бахтина): «Поразительная черта: от глубочайшей древности и до сегодняшнего дня философии слова и лингвистическое мышление зиждутся на специфическом ощущении чужого, иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию — разгадать и научить разгаданному. ...Свое слово иначе ощущается, точнее, оно обычно вовсе не ощущается как слово, чреватое всеми теми категориями, какие оно порождает в лингвистическом мышлении и какие оно порождало в философско-религиозном мышлении древних. Родное слово — „свой брат“, оно ощущается как своя привычная одежда или, еще лучше, как та привычная атмосфера, в которой мы живем и дышим. В нем нет тайн; тайной оно могло бы стать в чужих устах, притом иерархически-чужих, в устах вождя, в устах жреца, но там оно становится уже другим словом, изменяется внешне или изъемлется из жизненных отношений (табу для житейского обихода или архаизация речи), если только оно уже с самого начала не было в устах вождя-завоевателя иноязычным словом. Только здесь рождается „Слово“, только здесь —
