Донесение Мрозовского чрезвычайно встревожило начальника штаба. Он реально представил последствия присоединения Москвы к взбунтовавшейся столице. Это — как бак керосина в костер. Алексеев тотчас уведомил военного министра: «Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России». Особо выделил, что присоединение Москвы к восстанию гибельно скажется на армии, в которой тоже станут возможны беспорядки. Если не принять самые срочные меры, «Россия переживет все ужасы революции». Но царю докладывать донесение Мрозовского он не стал — какой толк? Высказал лишь свое пожелание: чтобы с завтрашнего дня, с первого марта, Москва высочайшим повелением была объявлена на осадном положении с запрещением «всякого рода сходбищ и собраний и всякого рода уличных демонстраций».
4
Что-то происходит.
Дзержинский увидел это по выражению лиц надзирателей, вставших перед строем заключенных на утренней поверке. Будто все с перепоя: бледны, глаза суетятся. Перешептываются, наклоняясь один к другому. Ухо его улавливало: «…и у нас в Рогожском!..», «Пехом пер из Лефортова: трамваи поперек пути…», «Газеты не вышли…»
Почему не выдали утренние газеты? Феликс подписывался на «Правительственный вестник» и «Русского инвалида».
— Прекратить!..
Тот же грубый голос — но и в нем что-то надломилось.
Даже из тех обрывков, которые разными путями просачивались и сквозь двухсаженные стены «Бутырок», он чувствовал: в Москве беспокойно. Началось, пожалуй, с конца декабря. Привели «свеженьких» — из мастерских Александровской железной дороги, из трамвайных парков, с механического завода братьев Бромлей, с завода Михельсона. Один, в кровоподтеках, сказал: «С „Варшавянкой“ мы вышли! С красными флагами!..» Потом, в январе, им всем в тюрьме урезали хлебную пайку: мол, вся Москва на голодном пайке.
Сегодня с утра, после поверки, повели, как обычно, в мастерскую. Но работа не клеилась. Будто и швейной машине передалась тревога: игла клевала невпопад, нитка то и дело рвалась.
А на прогулке, когда вывели во двор и пустили по кругу вдоль кирпичной стены — в затылок друг другу, руки за спину, не оборачиваться, не разговаривать! — из-за ограды, приближаясь, донеслось. Сначала стеснившей сердце мелодией, а потом уже и различимая словами:
Отречемся от старого ми-ира, Отряхнем его прах с наших ног!..
Цепочка нарушилась, будто споткнувшись о невидимую преграду.
— Слышите?
— Слышите, товарищи? Чей-то, с сомнением, голос:
