На следующий день:
— Еще больше ходуном ходит! Заводские с Полюстрова и Охты хотели через мосты на эту сторону перейти, да на мостах солдаты и полиция, изготовлены стрелять. Меня-то по пропуску пропустили. Да разве слободских остановишь? Они шасть на лед — и через Неву. И на Суворовском, и на Литейном тоже трамваи набок. За солдат теперь взялись. Да так хитро! У казарм одни женщины: «Заарестовывай меня, родненький! Стреляй в меня, сынок кровный!» Ну, они ружья и опускают.
— Казаков! Где казаки?! — с недоумением воскликнул есаул. — В такое время бунтовать?! Дали б мне мою сотню — разом бы успокоил!
— Ездят они туда-сюда с нагайками, да разве за всеми поспеют? Они здесь, а те — там, они — туда, а те — сюда. И все с флагами, с песнями! Одна такая красивая, дух захватывает:
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Вставай на врагов, люд голодный!
Раздайся клич мести народной!
Вперед, вперед, вперед!..
— Это «Марсельеза», — сказал Антон. — Гимн французов. Сто тридцать лет назад, когда они короля свергли, эту песню сочинили.
— Как понимать вас, поручик? — в голосе есаула была угроза.
«Вот ты каков, дружок», — подумал Путко, но ответил ровно:
— Я объяснил Надежде Сергеевне, что это за песня. С утра двадцать пятого февраля началась, как понял Антон, уже всеобщая забастовка: санитарка не увидела ни одного дымка над заводскими трубами. На улицах с самого раннего утра было полно студентов и гимназистов. Не вышли и газеты.
— Вот только листки какие-то раздают в народе, я тоже захватила.
— Прочти, что там? — попросил Антон.
— «До… долой царскую монархию! Да… да здравствует демократическая республика! Вся земля — народу! Долой войну! Да здравствует Социалистический Интернационал!..»
Шалый вернулся в палату, когда Наденька дочитывала листок.
— Как смеешь! — Путко услышал, как листок хрустнул в его руках. Прокламация! «Бюро Центрального Комитета партии большевиков». Откуда у тебя? Да за это знаешь, что тебе полагается?
— Я просто… Просто взяла… — оробела девушка.
— «Просто взяла»! — передразнил есаул. — Дура ты, вот кто!
— Попрошу вас, господин офицер! — приподнялся Антон.
— Извините, поручик. Но это немыслимо! Где же казаки?
— Они, я слыхала, тоже с фабричными… — пролепетала испуганная девушка. — Я сама видела: на Казанской городовые стерегли арестованных, которые с красными флагами были, а казаки — на них с шашками и освободили…
— Не может быть! Не заметила, какие у них лампасы на шароварах?
— Голубые.
