После третьей атаки пронеслось:
— Нема ахвицеров! И взводных выбило!.. Он передал по телефону:
— Рота осталась без офицеров. Услышал в трубке незнакомый резкий голос:
— А вы кто? Берите роту на себя. Продержитесь еще час.
Австрийцы начали выбегать из прибрежных садов, спрыгивать в воду, поднимая над головами винтовки.
— Пехота противника в квадрате двадцать пять — шестнадцать. Прицел сто… Огонь! — передал он на батарею и с отчаянной решимостью выхватил наган. — Рота-а! Приготовьсь!
К нему оборачивались. Багровые, грязные лица с налитыми кровью глазами. Он выждал, когда дистанция сократилась:
— Рота-а! За мной!
Стихия атаки подхватила его. Остервенила. Захлестнула. Этот бег навстречу смерти среди топота и рева таких же бегущих пробудил некие извечные инстинкты, умножившие выносливость, обострившие зрение, придавшие всему его существу ловкость и изворотливость. Он стрелял в упор, увертывался, бессмысленно орал и, когда австрийцы показывали спины, уводил свою измочаленную роту назад в траншею. Он поднимал солдат в контратаку трижды, пока не появились на позиции офицеры-пехотинцы, присланные неизвестно откуда — из другого мира. В горячке этих схваток он не заметил, когда вырвало клок шинели и поранило плечо. Рана оказалась пустяковой — ссадина, запекшаяся кровью.
— Дивизия отошла, — сказал ему подпоручик из вновь прибывших. — Через четверть часа смотаем удочки и мы.
Путко связался с наблюдательным пунктом:
— Пехота уходит. Что делать нам?
— Снимайтесь.
Он вылез из окопа и пополз рядом с телефонистом.
— Ну, прапор, с серебряной ложкой во рту вы родились! — встретил его на позиции штабс-капитан. — Только что побывал сам главкоюз[1] Брусилов. Видел вас в деле. Представлены к «Георгию». Поздравляю. — Штабс-капитан не скрыл зависти. Потеребил седой ус. — Что ж, давайте знакомиться: Воронов Юрий Петрович.
Наступление австрийцев вскоре прекратилось. Русские дивизии зарылись в землю, опутали передовую колючей проволокой. И на батарее началось буднично-монотонное: оборудование позиций, изучение местности, ведение артиллерийской разведки, пристрелки, наряды, работы, огневая служба, занятия при орудиях. И бумаги, бумаги: ежесуточные донесения, записи в журнале боевых действий, сведения о состоянии чинов и лошадей, материальной части и боеприпасов, рапорты, ходатайства, представления… Путко втянулся в армейскую жизнь раньше, чем выбелило под солнцем и ветром его первого срока носки обмундирование и утратила блеск амуниция. На фронте, за «естественной убылью» производства быстры. Всего три месяца, а он уже подпоручик и командир полубатареи. Две недели назад их отдельную штурмовую сняли с Юго-Западного фронта и перебросили на новый, лишь изготовлявшийся к активным действиям, — Румынский. Прибыли, провели рекогносцировку, окопались. Накануне Воронов уехал к начальнику артиллерии дивизии, оставив за себя на батарее Антона. И вот — первая жертва чужой земле. Белое лицо Кастрюлина с широко открытыми остекленевшими глазами…
