Он все еще не мог успокоиться и читал без выражения. Стертые слова и равнодушный голос. А у кого-то в эту самую минуту так же, как тогда у Антона, выжигает глаза…
— «На Румынском фронте, потесненные атаками противника, наши войска в районе Бакэу отошли на новые позиции…»
Путко вспомнил: там, в предгорьях Южных Карпат, на позицию его батареи среди болот вышел минувшим летом генерал, бежавший из австрийского плена. Корнилов. Измученный, запаршивевший, с лицом вепря. Официальная молва вознесла его. Генерал был принят во дворце, награжден, произведен в следующий чин и назначен на корпус. Как тогда Кастрюлин-младший, Петр, огрел его по шее!..
Антон уже не слушал Катю. Отдался мыслям, в которых только и черпал тепло и надежду. Что бы с ним ни случилось, был он нужен и будет нужен! Не молоху войны — товарищам. Петру, длиннорукому заряжающему четвертого орудия, вестовому Цвирке, Авдею — всем солдатам, которых сплотил там, на батарее, и которым передал частицу своей правды.
Но как трудно шел к ним Антон!.. Это оказалось трудней, чем по-пластунски ползти через простреливаемое поле.
Осторожно, капля по капле, вливал он в сознание солдат свое представление о мире и о роли в нем каждого. Большинство солдат на его батарее умели читать. Кое-кому он начал давать брошюрки, которые раздобывал у товарища из подпольного дивизионного комитета. Удалось ему достать и тоненькую книжицу, вложенную в обложку солдатского песенника. — манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия».
Сколько недоуменных, даже враждебно-отчужденных вопросов посыпалось на него! «Выходит, — наседал Петр Кастрюлин, — надо играть труса? Германец прет, а ты ему спину показывай: не хочу, мол, проливать твою германскую пролетарскую кровь?» — «Нет, — разъяснял Путко, — труса мы играть не будем. Но мы должны быть готовы к тому, чтобы, когда пробьет час, повернуть эти гаубицы против царя». — «Против… царя? — лицо Кастрюлина белело, на щеках проступали рытвины оспин. — Да за такие слова…» — «Говорю прямо, потому что поверил вам, Петр. Тут задача простая: или за царя, или за народ». «Выходит, вы, ваше благородие, сицилист?» — «Оставь „благородие“ для строя. Да, я — социалист. А точней… — и впервые за годы выговорил: — Я большевик». — «Это кто ж такие?» — Сначала Петру. Потом, уже вдвоем с ним его напарнику Авдею. Другим. Они поняли: он доверяет им свою жизнь. За такие разговоры, да еще на фронте, поставят к стенке. Но тем понятней открывалась им его правда. «Большевики призывают не отдать Россию германцам, а всем вместе — и русским, и немецким, и французским, и австрийским солдатам — выступить против своих правительств. Воевать не за Босфор и Дарданеллы, не за эти вот Карпатские горы, а за то, чтобы никогда больше не было захватнических войн. Чтобы люди были не „серой скотинкой“, а гражданами свободного государства». И новые вопросы: а что такое свободное государство, что такое — гражданин, империалист, социал-демократ, социалист-революционер?.. От самых азов политической грамоты. Он чувствовал: почва уже глубоко вспахана, разрыхлена. Можно бросать в нее семена. Петр стал в ячейке одним из самых крепких и понятливых. Пора было браться и за соседнюю батарею, за весь дивизион. В начале зимы их дивизион перевели с Румынского фронта на Северный, под Ригу. В пути, в эшелоне, Антон приглядывался к солдатам других батарей. Поручил и Кастрюлину прощупать.
