Перевела дыхание. Но поворачивая к нему лицо, с решимостью, будто бросаясь с моста вниз, в Неву, не давая ему вставить ни слова, заспешила:
— Полюбила вас, почитай, с первого дня, как привезли, простертого. Отчего-почему — кто знает? Люблю и ничего не могу с этим поделать. Думала: хоть какой ни будет — слепой, безногий, — мой, мой!.. На рождество с девчатами-соседками гадали. Мне вышло: если серые у тебя глаза — сбудется. Снял ты повязку, я глянула: батюшки мои! Не карие, не рыжие — серые!.. Судьба!..
Она замолкла. Повернулась к нему спиной, подставив лицо ледяному ветру:
— Вот какие дела, миленький…
Антона как оглушило. Он и раньше — в тоне девчонки, в глазах — что-то улавливал. Но не придавал никакого значения: без малого в отцы ей годится. Ну, нравится девушке — какого мужчину это не тешит? Но чтобы так…
— Послушай, Наденька… Послушай, это по молодости… Ты совсем еще молода… Это ты из жалости… Вот увидишь: пройдет… — Он бормотал всякую чушь, первое, что приходило на ум. — Через несколько часов, рано утром, я уезжаю на фронт.
— Знаю, — ответила она. — И я с вами. С тобой, — твердо поправилась она.
— Ку-уда?! — удивился он. — С ума сошла? В карман я тебя посажу?
— Я уже все узнала: сестры милосердия и санитарки там ой как нужны!
— Не глупи. Фронт — это не в куклы играть. Нашел главное:
— И о больной матери с маленьким братишкой подумай! У Александра сейчас забот невпроворот, семью он не потянет. С голоду и холоду мать и братишка твои помрут!
Она промолчала. Всхлипнула.
— Давай так: я буду писать тебе с фронта, ты мне будешь писать. Проверишь свое чувство… С бухты-барахты нельзя такое решать…
Ему почему-то представился первый ее образ, возникший в слепоте и так не соответствовавший реальному, — тоненький бледно-зеленый стебелек, который так легко сломать.
— Хорошо, — после долгого молчания проговорила она. — Обязательно напиши мне. Первый, чтобы я знала адрес. Мой запомнить просто: Полюстровский, дом 10. Долгинова Надежда.
Повернулась, приблизила снизу лицо с широко открытыми, светящимися в снежных сумерках глазами:
— Ты меня полюбишь, Антон. Я буду тебе хорошей женой!
Он подивился твердости ее голоса.
— А сейчас возвращайся в лазарет, отдохни перед дорогой. Я совсем не боюсь одна — каждую ночь хожу. Иди!
И даже подтолкнула маленькими ладошками в вязаных варежках.
И вот теперь, сидя у окна вагона, торопливо несшего его на юго-запад, Антон, вспоминая бурные события последних дней, непроизвольно и подсознательно испытывал чувство благодарности к девушке — будто невидимый источник излучал на него свое тепло.
