; «и вместо сердца пламенный мотор»; стала я пересказывать свой опус Наумову, напирая на романтику, лепеча про горные вершины, но никакой поддержки не получила, мрачен был Наумов, слушая меня.
— «Пламенный мотор», — язвительно промолвил он, — тоже мне, достижение протезирования, чудо робототехники.
— Какая еще романтика? — продолжал он желчно. — Атеистические бредни. Библейское искушение полетом. Горные вершины вместо горних. Старый фокус факира: обезьяна, лезущая на небо по веревке.
Наумов меня разочаровал.
Я продолжала трудиться над своей в приподнятом тоне исполняемой писаниной и в одной из книжек про альпинистов 30-х годов наткнулась на очаровавшую меня тем же самым заветным тоном и слогом цитату: «То сверкающая, радостная, то грозная и гневная, вызывающая на единоборство, то таинственная, неуловимой завесой скрывающая себя и лишь на мгновение открывающаяся фантастическими видениями, суровая, прекрасная, вечно зовущая страна горных вершин». Е. Абалаков.
— Там, в «лифте», — сказала я Студенникову, — лежала открытка от Абалакова, я сама ее Косоурову из почторы принесла.
Студенников поднял брови, пожал плечами.
— Один Абалаков давно погиб, другой писем не пишет, он инвалид, без пальцев, какие письма.
— Может, дальний родственник? — неуверенно спросила я. — А как звали того, который погиб?
— Евгений.
Стало быть, я доставила адресату открытку из прошлого.
— А что было в открытке?
— Кажется, я не читаю чужих писем, — сказала я, краснея.
— Не читаешь. Но в открытки иногда нос суешь. Как в «лифт» сунула.
Он был прав.
В середине послания из прошлого я прочла: «С величайшим интересом отнесся я к Вашей просьбе и теперь пытаюсь понять: на какой высоте наблюдаем мы в горах фантастический феномен 73° с. ш.? Надеюсь отыскать Вашу Новую Землю на Хан-Тенгри, на Дыхтау или на Алтае, где всякое видение гор фантастично и полно тайн».
— Не читала я этой открытки, — я упорствовала, а уже и уши горели.
— Наглая врунья, — сказал Студенников, с размаху швыряя в урну сигарету. — Ладно, что с тебя взять, пойдем, покажу тебе своих летунов, так и быть.
В эту минуту, как и во многие другие мгновения, он был мне ближе всех на свете.
Под потолком его беленого, точно келья, обиталища висели невероятные летядла, не похожие ни на что, летательные аппараты Тускуба, летающие рамы, хвосты и перепонки, бумага, дерево, кожа, иные расписаны, снабжены портретами людей и животных: бумажные змеи!
— У них у каждого есть название. Или имя. Который тебе больше нравится?
