День и ночь, 2011 № 03 | страница 16
Астафьев, пройдя кровавую войну, снизу начавший познавать жизнь и достигший её духовных вершин, лучше многих её знает и, ради спасения, бросает на жернова критики почти всё, что, на его взгляд, идёт против правды, против божеского и человеческого.
С размышлениями Виктора Петровича Астафьева перекликаются слова Михаила Тарковского:
«Недавно ехал в поезде с бизнесменом. Хороший мужик. Про храмы разговор зашёл. Он мне: „Были бы у меня деньги, я лучше школу построил бы или больницу!“ Величайшая ошибка. Это всё равно, что руку сделать, а голову нет. С головы надо начинать строительство, с души и сердца. Сначала храмы, а потом интернаты и школы… Кроме сохранения традиций, я вообще никакого смысла не вижу в существовании народа. Россия, одна из немногих стран, которая это ещё сохранила, как бельмо на глазу у остального мира. Её хотят разрушить. Но, слава Богу, ещё очень много людей, которые, не взирая ни на что, поддерживают культуру и другие важные проекты».
Мне Виктор Петрович оставил автограф на книге:
«Геннадию Тихоновичу Волобуеву — в память о встрече, желая добрых дел и доброй памяти».
Таким был В. П. Астафьев — настоящий сибиряк, писатель, интеллигент.
Евгений Степанов[4]
Жила-была Белла…
В одной из своих последних прижизненных книг — «Ни слова о любви»[5] — Ахмадулина написала пронзительно-трагическую строку, похожую на автоэпитафию: «Жила-была Белла… потом умерла…»
Смерть — самый сильный микрофон поэта. После смерти поэта всё встаёт на свои места: становится ясно, кто кем был в литературе, кто в ней остался, а кто — оказался мыльным пузырём. Только теперь в полной мере понятно, каков диапазон творческой реализации Беллы Ахмадулиной.
Каждый настоящий поэт создаёт ирреальный языковой мир. Часто он расположен в зоне между двумя живыми языками — неслучайно многие поэты билингвальны: писал стихи по-французски Пушкин, по-английски Бродский, по-русски Геннадий Айги. Ахмадулина создала свой ирреальный русский язык — велеречивый, изысканный, изобилующий устаревшими словами: отрину, возалкал, возожгу, чело, чёлн, усладою, чаровниц, зело, втуне — идя путём, близким поэтам-заумникам. Делала она это сознательно, подчёркивая в одном из своих стихотворений: «высокопарный слог — заумен…», а в другом прямо обозначая свой поиск: «хлад зауми моей». Высокопарность, отчасти нарочито-отстранённая, и была заумью Ахмадулиной, её иной речью, её вторым языком.
Однако, при всей своей изысканной, велеречивой устаревшей лексике, Ахмадулина была и остаётся абсолютно современным поэтом — конца XX и начала XXI веков. Каким образом она этого добивалась? Примет нового времени, аббревиатур и сленга в её стихах практически нет, просторечных слов — совсем немного, хотя они предельно выразительны (пестрядь, стыдобина, деньга, сопрут, кладбищ), модные англицизмы — всего в двух стихотворениях.
